Из одного по́лку выпустили из службы в отпуск русского и татарина. Татарин был побогате, купил лошадь и поехал, а русский тащилса пешком. Их застигла ночь, они вздумали ночевать у стога. Русской и говорит татарину:
— Татарин, не привязывай коня.
А сам думат, что конь уйдёт и обеим пешком идти не завидно. Татарин не послушал русского, лошадь привязал. Повалились спать, татарин уснул, а русский лошадь задавил.
Поутру татарин будит русского:
— Русской, у меня конь задавилса.
— Ну, говорил я тебе, татарска образина, чтобы не привязывал, вот теперь и тащи шкуру, не кидать же её стать.
Шкуру содрали, татарин взял, и пошли дальше. Прошли к селенью, а в селенье ночевать никто не пускает. Они увидали тёплую баню и не заложена. Зашли в баню и на полке завалились спать, а кожу татарин бросил под полок. Татарин кряду и заснул, а русский не спит. И слышит: кто-то подходит к бане, отворяет дверь и в баню заходит поп, заносит коробок и начал по бане ходить и говорит:
— Ах, как сегодни долго нету.
Солдат слушат и молчит. Вдруг заходит в баню женщина. Поп спрашивает:
— Что же ты, Марфа, сегодни долго?
— Да так, запоздала.
— Давай, Марфа, угостимся.
Угостилися, поп и говорит:
— Вот что, Марфа, у нас с тобой всяко бывало, а по-собачьи ни разу не бывало.
— А как, батько, по-собачьи?
— А стань к лавке раком да и лай.
Она стала и залаяла по-собачьи тонким голосом:
— Ay, ay, ау.
И поп бежит, толсто лаёт:
— Оу, оу, оу.
Русской толкает татарина и кричит:
— Татарин! Шкуру-то собаки съели.
Татарин просыпается и кричит:
— Вы тут, я вас, <еб> вашу мать!
Поп с Марфой испугались и давай Бог ноги убегать, всё оставили им. Русской с татарином сошли и давай угощаться, забрали всё с собой и отправились в дорогу. По дороге к ним пристали солдаты: швед и арап. Пришли в одно селенье, никто не пускает их ночевать. Один старичок сказал, что у нас вдова на краю села пускает. Вдова им сени отворила и говорит:
— Рада бы вас пустить, доброхоты, да у меня сегодня поп будет.
Русской и говорит:
— Давай, какой потоп! Потоп будет, дак тонуть всем вместях.
Зашли и давай располагаться спать. Русской и говорит:
— Я повалюсь этта к окошечку, на лавку.
Татарин говорит:
— Да я от русского не прочь под лавку.
Арап говорит:
— А черняя этого не буду, повалюсь и на шесток.
Швед был похитряя, нашел корыто и подвесил к потолку.
— Будет потоп, я корыто обрежу, да и поеду.
Ночью все спят, а русскому что-то не спится. Слышит, кто-то подходит к окну и приставляет лестницу. Он выглянул в окно и видит: поп. И колотится:
— Марфа, а Марфа.
Марфа и говорит:
— Нельзя, батюшко, каких-то четыре солдата пришло.
— Эка какое несчастье, вчерась разгонили да и сегодни нельзя. На, прими хоть гостинцы-то.
Русской берёт.
— Смотри-ко, Марфа, сего дни у меня кака больша кутька-то стала, пошшупай хоть.
Русской в одну руку взял кутьку, а в другу ножик — и отрезал.. Поп соскочил с лестницы и побежал прочь. А русской давай угощаться поповским угощеньем. Выпил да и песенку запоуркивал. Татарин проснулса и говорит:
— Русской, да ты кого ешь-то?
— Да кого ешь, да вчерашны колбасы остались, доедаю, грызу.
— Дай-ка мне-то поись.
Тот ему подаёт поповский <хуй>. Татарин начал есть и говорит:
— Да, русской, колбаса-то сыра.
Взглянул к печке, а арап там спит, только зубы белеют да губы краснеют, а лица не видно.
— Русской, да вон угли, я пойду, колбасу дожарю.
Тот пришел и давай у арапа на губах поповский <хуй> поворачивать. Опять и стал есть.
— Русской, все не изжарилса!
— Не изжарил, а в чужом месте уголья-то разворочал, смотри, как светит.
— А я и залью.
И начал арапу стять в рот. Тот проснулса и закричал:
— Потоп!
А швед проснулса и верёвку перерезал и упал с корытом на пол, голову разбил. Достали огня, осветили, кто с чем?
Татарин видит — в руках кутька, арап плюётся — в роту солоно, а у шведа голова разбита. Русской давай над ними смеяться.
— Нет, пойдём всяк своей дорогой, мы с тобою больше, русской, не пойдём.
(Зап. в 1907 г. от И. К. Герасимова, 33 г., в с. Тамице Архангельской губ. на Летнем берегу Белого моря.)
Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова. М.: Ладомир, 1996.