Архангельской губернии.
Во Москвы-то было, во царьсви,
Во прекрасном восударьстви,
Перебор-то был боярам,
Пересмотр-о̆т бы̆л воеводам.
Из бояр, бояр выбирали,
Воеводу-ту поставляли,
Воеводу-ту непростого —
Ево роду же непростого:
Из бояр князь-Салтыкова.
Воспрого́ворит-то государь-царь наш,
Алексей-сударь свет-Михайловиць:
«Уж ты гой еси, воевода!
Я пошлю тйбя̆, воевода,
Ко мана́стырю святому
Ко игумену честно́му:
Стару веру-ту поруши́те,
Стары книги исприби́те,
На огни вы вси сожгите».
Воспрого́ворит воевода:
«Уж ты гой ӗсй, государь-царь наш,
Волексей ты суда́рь-Михайловиць!
Как нельзя-то думой подумать
На свято́ ведь на это место,
На прекрасною кенорию,
Шьчё на све́тов-то преподобных
Соловецьких ведь цюдотворьцев».
Воспрого́ворит осударь-царь наш
Алексей-от суда́рь-Михайловиць:
«Уж ты гой еси, воевода!
Прикажу я тебе казнити,
Руки, ноги же отпилити,
Буйну голову отрубити».
Воевода-та испугалсэ,
Сам слезами же обливалсэ:
«Уж ты гой еси, государь-царь наш
Алексей же суда́рь-Михайловиць!
Погоди ты миня пилити,
Уж (м)не дай рець говорити:
Мне-ка дай жӗ ты̆ силы много,
Мне стрельцов, борьцо́в, салдатов».
Шьчё садилсэ-то воевода;
Надалек’он, свет, отъехал, —
Он росплакалсэ, сам роздумалсэ:
«Хошь я смерть-ту — я прииму же!»
Он роздумалсэ воевода:
Во пути будто рознемо́гсе;
Он назать скоро воротилсэ.
На то место-то накупа́лсэ
Из бояр, бояр князь Пеше́рской;
Шьчё садилсэ-то воевода
Он во лёгоньки стружо́цьки;
Потянули-то ветры буйны
С полудённую сторонку,
Уносило-то воеводу
Ко мана́стырю святому,
Ко игумену чесно́му,
Ка[к] ко све́там-то преподобным
Соловецьким же чудотворьцам.
Как стрелял, стрелял воевода
Во соборну-ту Божью церьковь,
Уронил-то тут воевода
Богородицу со престола.
Вси манахи-ти испугались,
По стенам-то вси побросались
В одну келью-ту собирались,
В одно слово-то говорили:
Говорил-то всё игумен:
«Вы не бойтесь-ко, мои дети,
Не страшитесь-ко етой страсьти!
Мы по-старому ведь отслужим, —
С Христом в царсьви с им прибу́дём».
По грехам было суцини́лось,
По тежки́м грехам сотворилось:
Захотел-то ведь деревя́га1
В светом озери (он) купатьце,
По верёвкам ц́ерез стену-ту опускатьце;
Ишше пал етот грешник
Он на сы́ру-ту земьлю;
Он сломил сво̆ю̆ пра́ву руку,
Извихну́л сво̆ю̆ леву ногу.
Тут пришол к ё̆мў воевода:
«Ты скажи-ко нам сушшу правду:
Ище́ порохом-то ли дово́лён манастырь,
Ишше пушками-то доволен ли,
Ишше крепосью-то крепок ли
Да людьми-то ведь он лю́дён ли?»
Говорил-то тут деревяга:
«Он ведь крепосью-ту крепок,
Он людьми тольки не лю́дён.
Попадите й вы зайдите
Дровяны́м-то в стену окошком2».
Как зашол-то воевода,
Росказал как деревяга;
Он заця́л тут воевода,
Стару веру-ту поруши́л взял,
Стары книги-ти Божьи изорвал всё,
На огни-ти он прожигал их;
Всех манахов прирубили,
В си́нё морё-то помётали
Над игуменом наругались:
Рецист язык у его отрежут, —
Ц́ерез ночь было тако цюдо:
Он ведь зделалсэ весь здравой;
Они взели его убили —
Как небесно царсво́ купили.
Во ту пору-ту, во то время,
В са́му в ту ведь в тёмну ноцьку
Ишше к нашому царю жо
К Олёксею-то свет-Михайловицю
Как приходят к ёму два старьца,
Как хотят-то его убити,
Руки, ноги да отпилити;
Говорят ёму таки реци:
«Уж ты гой ӗсй, государь-царь,
Олексей ты суда́рь-Михайловиць!
Не розорей-ко ты старой веры».
Посылат-то ведь царь же ско́ро,
Он гонцёв-то скоро́, салдатов:
«Старой веры не розоряйте,
Вы ведь книг-то не розрушайте,
На огни-то не розжигайте,
Вы манахов-то не рубите».
Ище стретили воеводу
В славном городи во Во́логды.
Воевода-то розболелсэ,
Он в худой-то боли сконцялсэ3.
Государь-от, государь наш царь
Олексей-свет суда́рь-Михайловиць
За воеводой собиралсэ,
Жисть своёй жизнью сконцялсэ4.
Понесли ёго в Божью церьковь, —
Потекло у ёго из у́шей-то,
Потекла у ёго всяка га́вря5;
Ишше уши-ти затыка́ли
Всё хлопцятой белой бумагой6.
(Записано А. В. Марковым в Нижней Зимней Золотице от А. М. Крюковой. Напечатана в Сборнике Беломорских былин; стр. 197-201. М. 1901 г.)
1 Мужик деревеньской, жил по обедам.
2 Окошко было закладено дровами, а то им уж не попасть в стену (т. е. во внутренность стены).
3 Сгнил.
4 Когда я просил повторить эти слова, А. М. Крюкова пропела: «Он своёй-то жизней сконцялсэ». Собир.
5 Гной.
6 Пропевши эту старину, А. М. Крюкова рассказала следующее: «Царь Алексей Михайлович думал, что Никон — святой; чтобы окончательно убедиться в этом, он велел ему надеть башмаки, в которых было наколочено гвоздье. Никон поставил башмаки под кровать, а царю говорил, что он ходит в них невредимо. Тогда царь велел ему переменить старую веру и поставить новую — неправую.
В. Ф. Миллер. Исторические песни русского народа XVI-XVII вв., Петроград, 1915.