По-за стольнёму городу по-за Киеву,
По-за Киеву по-за триста вёрст
Тут стоял-то шатёр да бел-полотенной.
Ах, во том-то во шатри во полотенном
Были-жили двенадцеть бога́тырей.
Во пе́рвых-то был тут стары́й каза́к,
Стары́й -де каза́к Илья Муромець,
Во вторы́х тут был Добрынюшка Микитич млад,
Во тре́тьих был Олёшенька Попович млад,
Были два брателка, два Суздальця.
Поутру-то стар да стал раны́м-рано́,
Он раны́м-то стал да ранёшенько,
Умывалсэ он да ключевой водой,
Утиралсэ он да бе́лым полотно́м,
Он молилсэ Спасу Превышному,
Он и брал тут трубоцку подзорною,
Выходил-то на улицю широкую,
Он и зрел-смотрел во все стороны.
Он завидел ту стороноцку со западну.
Из Волынь из города из Га́личи
Не темна-та тученька затупилась,
А не синё-то облоко накатаетци,
Как в копоти́, в тумани знаменуется —
Не знать, конь-то бежит, не знать, молоде́ц идет:
Только знать — побежка лошадиная,
Как бы знать — поездка бог̇атырская,
Конь-то бежит — голову́ высоко́ несёт.
Заходит-то стар во бело́й шатёр,
Говорит-то стар да таково́ слово́:
«Вы дружья́-братья́ да всё товарыщи!
Не пора-де спать — пора вставать!»
Не успел-то стар да россказати весь,
Проеждят-то Сокольник да мимо за́ставу,
Мимо за́ставу да городо́вую,
Как бы их-то двенадцать бог̇а́тырей ничем считат.
Говорит-то стар да таково́ слово́:
«Кого же послать да за Сокольником?
Послать-де Олёшеньку Поповиця —
Он роду сольни́вого,
Сольни́вого, неповоро́тливого:
Потерят он свою буйну голову.
Послать два бра́телка, два Суздальця —
Ихнё дело не бывало же,
О бою-драке да не видали же:
Потерят свои они головы.
Послать-де Добрынюшку Микитьича —
Как ёго-то дело бывало же:
Он умет-то в поле с бог̇атырем съехатьси,
Он умет-то бог̇атырю честь воздать»
Говорит-то Добрыня таково́ слово:
«Вы дружья́-братья́ да всё товарыщи,
Вы седлайти-уздайти моего коня!»
Они седлали-уздали добра́ коня,
Они клали двенадцеть подпружинок,
А тринадцату клал через могучу степ,
Не ради басы́, а ради крепости.
Одной-то Добрыня ногой да в стремена́ ступил,
А другой-то ногой на коня скочил —
По цисту полю да курюва́ стоит.
Сустегал Сокольника.
Закричал-то Сокольник громким голосом,
Засвистал-то Сокольник по-соло́вьиному —
У Добрыни па́дал конь со резвых-то ног̇.
«Ах ты конь, мой конь да товарышш мой,
Унеси-ко меня да от поганого,
От поганого да от Издолишша!»
А на то-де Добрыня поворо́т дает,
Едет Добрыня ко белу́ шатру.
Встрецают его дружья́-братья́ товарыщи:
«Што же ты, Добрынюшка, не везёшь ведь ты,
Не везёшь ведь ты да буйну голову,
Буйну голову да на востры́х копьях?
Хотя бы мы пога́лились!» —
«Едет-де да не моя чета!»
Сидит-то стар да во бело́м шатри,
Возъерилось ёго да ретиво́ сердцё,
Росходились ёго да могучи́ плеча́:
«Вы седлайти-уздайти да моёго́ коня!»
Они седлали-уздали добра́ коня́,
Они клали двенадцеть подпружинок,
Тринадцату клал через могучу степь.
Одной-то стар-то в стремена́ вступил,
А другой-то ногой на коня скочил —
По цисту́ полю́ да курюва́ стоит,
Он и те́мны-то лесы промеж ног берёт.
Сустегал Сокольника недалече он,
Недалече от Киева — ровно за пять вёрст.
Закрычал Сокольник громким голосом,
Засвистал-то Сокольник по-соловьёму,
У стара́ казака конь-то падал со резвых-то ног.
Бьёт-то стар да по крутым ребрам:
«Ах ты конь, мой конь — да травяной мешок!
Не слыхал ты в поле вороньего карканья,
Не слыхал ты вороньего курканья?»
Вскочил-то конь на резвы ноги,
Подскочил-то конь да ко Сокольнику...
Поздоровались они да не-то с радости —
Поздоровались они все как с грубости.
Говорит-то Сокольник таково́ слово́:
«Уж я съедуся со стары́м казако́м —
Подобру́-то с им да не розъедуси!»
Не две туценьки тут да всё затуцились,
Не два ясны́х сокола вместо слеталисе —
Два бог̇а́тыря вместо́ съеждялисе.
Они съехались на сабли вострые —
Сабли у них да пощорбалисе:
Бросали тот бой да на сыру́ землю́.
Съехались ёни да на востры́ копья́ —
Востры́ копья́ у их да поломалисе.
Съехались ёни да на палицы буя́лые —
Бросали тот бой да на сыру́ землю́.
Скакали они да со добры́х коней,
Со добры́х коне́й на рукопашный бой.
Они бились-дрались да деветь сутоцек:
Пробили они да до коле́на грезь.
У стара ка[зака] права рука да промахнуласи,
Лева нога да подкатиласи —
Упал-то стар да на сыру́ землю́.
Наскочил-то Сокольник да на белы́ груди́,
Разрыват он латы булатныя,
Вынимат он ножище-чинжалищо,
Хочет стару́-то ткнуть да во белы́ груди́.
Тут-то стар-то приросплакалси:
«Пресвета ты Мать ты Божья Бог̇ородиця!
Я стоял-то за веру крещоную,
Я за те же за церкви за Божии,
А дала ты поганому Издолишшу
Принадгалитцэ!..»
Не живая рыба встрёпескаласи, —
Тут-то стар да возъерилса он:
Он стрехнул-то Сокольника выше нунь,
Выше лесу стоячего.
Упал-то Сокольник на сыру́ землю́ —
Отряхну́ло его да ре́тиво сердцё,
Наскочил-то стар да на Сокольника.
Розрыват он латы-то булатныя,
Вынимат он ножище-чинжалищо,
Хочёт ткнуть Сокольника во белы́ груди́ —
По локтю рука да застояласи.
«Ах ты цей, удалой доброй молодець?» —
«Ах ты, старой чорт, седата борода!
Был я у вас на грудях — да не спрашивал!» —
«Чей ты удалой добрый молодец?» Он сказал: «Я отца своего не знаю, Латыго́ркин сын».
Он ведь говорит: «Сын-то мой милой, чадо мое милое!» Тут они мировую выпили и по домам
розъехались.
Сокольник приехал домой. Мать его дома на крыльце стретает. Он говорит: «Стар казак тебя
называт б<лядью>, меня выб<лядком>». Он матерь-то шаркнул копьём, через себя свиснул. Да
опять-то поехал к стар-от козаку к шатру.
Стар-то козак спит. Он его ткнул, старого козака сонно́го, копьём. Ему попало в крест. Он
пробудилса. Пробудилса, схватил Сокольника: одну ногу — в руки, на другу наступил, — так его
и розорвал!
(Старому козаку смерть не была писана.
Конец неловко́ пет, нескладно. Остаточки. Да и мне надоело петь.)
(Зап. А. М. Астаховой 29 июня 1928 г.: д. Засулье Лешуконского р-на — от Михеева Варлама Матвеевича.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 3: Былины Мезени: Север Европейской России. — 2003.