Жил досю́ль старик и старуха. У старика и старухи всего была одна дочь живота. Старик ходил дрова сечь в лес. День сек и по другой сек, затем в лесях заговорило:
— Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а не отдашь, то и вон пойди.
День сек и ушел домой. Вечером приходит старик, говорит старухе:
— В лесе заговорило, что отдай девку замуж, то и секи дрова, а не отдашь, так прочь поди.
Старуха и вопит, жалко дочерь отдать:
— Сходи еще, что будет на третий день.
На третий день старик приходит в лес, как тюкнул, то и заговорило:
— Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а если не отдашь, дак и живой не пойдешь.
Ну он что же:
— Ну, отдам, что хошь отдам.
— Ну, как отдашь, пусть идет по золотой дорожке, а не по говенной.
Пришел домой старик и говорит:
— Ну, старуха, отдать надо дочерь, так говорил: никого ничего не сбыть.
Того ж дню стала дочерь и отправилась. Она шла, шла, две ро́сстани, две дорожки попало: одна золотая, а другая говенная, она и пошла. Шла, шла, вдруг стоит избушка на курьей ножке, на веретённой пяты, ну, и другой дом стоит рядом. Она заходит к бабушке-задворенке. Бабушка и говорит:
— Фу, фу, русский дух! Чья ты есть такая?
Она говорит:
— Есть вот то и так, отдали замуж тако. А вот, гыть, на, пришла.
— А, дитятко, оммоешься, оберись, опашись, а там, где <двенадцать> за́весок, попьешь, поешь да за самую лучшую за́веску и повались.
Она взяла убралась и повалилась спать за за́веску. Вдруг стук, гром, идёт <двенадцать> молодцёв. Они и говорят <двенадцато>му брату:
— Ты уж не ужинай, у тебя есть невеста.
Повалились спать, слышит: храпит, спит, — человек есть, а не бает ничего с ей. Посмотреть надо что хошь, протерпела ночь, наутро повыстали, поели, попили и ушли на работу. Бабушка-задворенка приходит к ей.
— Дитятко, каково спа́ла?
— Спала, бабушка, глаза не ви́дла, спит, сопит, храпит.
Бабушка-задворенка гово́рит:
— Отнюдь не смотри, если ты спичечку чиркнешь да жемчуженку уронишь, тогда все сгорит и ничего ни будя, и я сгорю, а ты останешься но́га-бо́са на одной земли.
Она и тую, другую, ночку проморщилась, протерпела, не посмотрела. Опеть приходит на третью ночь, бабушке говорит:
— Что хошь, бабушка, сегодня уж посмотрю.
Бабушка и говорит:
— Уж как ты посмотришь на жемчуженку, искорку уронишь, так все сгорит.
— Не, бабушка, не натво́рю.
Она взяла, повалилась и спички под сголовья взяла. Вдруг стук, громят, идут <двенадцать> молодцев, приходят и говорят <двенадцато>му брату:
— Ты уж не ужинай.
Она слышит, что говорят, а в глаза не видит. Ну, маленько попили, поели, повалились спать, потом слышит — и заспали. Взяла коробочку, спичку чиркнула огонька да на жемчуженку искорку и уронила, жемчуженка загорела, все загорело. Осталась она го́ла-бо́са на одной земли и пошла скитаться, куды голова понесет. Шла, шла, близко ли, далёко, дошла до селенья, в селенье кузнецы. Зашла в кузницу, сковала латы железны, други оловянны, третьи медные и три посоха сковала: один железный, другой оловянный, третий медный. Ну, и пошла. Шла, шла, близко ли, далеко ли — стоит избушка на курьих ножках на веретёной пяты. В избушке сидит старуха: титьки через грядку, руками уголья гребет, зубами каменья спущат.
— Фу, фу, русский дух, чья ты есть, волочашка, откудашна? По́ щёке ударила, по другой переправила.
— Ох я дура, ох я шельма! У холодной да у голодной родители не велели вестей выспрашивать, надобно напоить, накормить да и то что вестей выспрашивай.
Напоила, накормила, стала вестей выспрашивать. Спрашивает:
— Куда ты идешь?
— А пошла, гыть, перегарного мужа искать.
— О, бедна, — говорит, — далеко тебе идти, куда моя племянница замужем; поди-ка волочашки выточи, байню выпари, моим детям решетом воду наноси.
Она байну затопила и стала воды носить, а птичка
летит, так девушке говорит:
— Глинкой, глинкой заложь.
Она глинкой заложила, воды наносила. Пришла:
— Тетушка, где твои дети?
Говорит:
— Под лавкой, в деловушке, дети скакухи (лягухи), да жигалюхи (ящерицы).
Она пришла в байню, вылила на пол, моет их да хвощет, так хорошо это говорят:
— Вот хорошо, как она моет.
Принесет в байну, разроет кого под полом, кого по углам. Она взяла, намыла их, собрала и принесла на старое место. Потом она:
— Поди, Волочашка, дай коровам ись.
Ушла девушка на хлев, она и спрашивает детей:
— Каково вас чужа тетка парила да мыла?
— Ой, матушка, хорошо-прехорошо, — говорят.
— Ну, хорошо делат, хорошее и ждет пусть.
Потом с хлева пришла, старуха в хлев.
— Каково вас, коровушки, чужа тетка кормила да потчивала?
— Ой, хорошо, прехорошо, — говорят.
— Ну, хорошо делат, хорошого и ждет пусть.
Она взяла да и запоходила, запоходила, она дала ей пряличку.
— Ну, вот что дам я тебе, мила Волочашка, пряличку, только ты ее за деньги не отдавай, а на завет отдай: вырядь с Иваном-царевичем ночь проспать.
И пошла вперед; лапти протоптались, посох сломился. Опять стала избушка на курьей ножке на веретёной пяте...
— Избушка, избушка, повернись к месту задом, ко мне передом, пусти одну ночь ночевать.
В избу заходит старуха еще того больше, говорит:
— Фу, фу, русский дух. Кто пришел? Чья ты есть?
— А ты нокорми да напой, а потом и спрашивай.
— Ох я дура! Мне-ка матушка и батюшка не велели у холодного да у голодного вестей выспрашивать; а вот попоит, покормит не то что вестей выспрашивать.
Напоила, накормила и т. д. (по-старому). Запоходи́ла девица, так она дала пяльцо ей.
— Только, — говорит, — за деньги не продавай, а за завет: с Иваном-царевичем ночь проспать.
Ну, потом она пошла и т. д. Старая старуха еще того больше, и т. д. Запоходи́ла, она дала ей па́личку золотую.
— Ты за деньги ей не продавай, за завет: с Иваном-царевичем ночь проспать.
Ну, она и пошла. Шла далеко ли, близко ли, пришла в то царство, где Иван-царевич живет, потом к бабушке-задворенке и зашла. Зашла, с бабушкой-задворенкой поздоровалась, бабушка-задворенка развопилась:
— Ой ты милая, глупая! Меня-то ты сгубила да сама-то погинула, а Иван-царевич ныне на Ягивовне женился, теперь уж не попасть никак.
Ну, она и сказала:
— Хоть мне, бабушка, посмотреть.
Поела, попи́ла, отдохнула, вышла на крыльцо с пряличкой, а Ягивовна пошла на берег за водой и говорит:
— Волочашка, продай пряличку.
— Нет, — говорит, — не продажная у меня, а заветная.
— А что за завет?
— А с Иваном-царевичем ночь проспать.
— Ну, давай, приходи, приноси пряличку вечером.
Она вечером пришла, принесла пряличку, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен, не слышит ничего. Она уж кусала да щипала, будила, да не могла разбудить. Утро пришло, да выгнала вон Ягивовна. Ну, она пришла к бабушке.
— Что? — говорит.
— Ничего, разбудить не могла.
Поела, там попила, покушала, день прошел; она взяла опять с пяльцами вышла на ступени, с золотыма, опять идет Ягивовна.
— Что, женка, продай мне пяльцы, Волочашка.
— Не продажны, а заветны.
— Что за завет? — и т. д...
Вечер пришел, она взяла с пяльцами туда и вышла, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен. Она кусала, щипала, все будила, разбудить не могла. Утро приходит:
— Волочашка, вон ступай.
К бабке пришла со слезами.
— Бабка-задворенка, ладь, — говорит.
— Ну, на поешь, попей да отдохни, а Иван-царевич поедет в чисто поле гулять да заедет ко мне, я и поговорю.
Иван-царевич запоезжал прогуливаться, она и увидала в окошке.
Поехал, заехал Иван-царевич к бабушке-задворенке.
— Сам, — говорит, — я, бабушка, не могу никакого места пошевелить, все выщипано да выкусано, всяко место больно.
А бабушка говорит:
— Иван-царевич, да придет ли тебе старопрежняя жена по разуму али не придет?
— Ой, бабушка, да будто бы не приде, придет кажной день на разуме, да взять негде.
А она и говорит:
— Дотяни, как вечер придет, да тебя Ягивовна станет поить сонным питьем, ты уж не пей, мимо лей и станя кормить сонными блинами, так ты отнюдь не ешь, а куда ни кладовай да притворись, она тебя снесет на кровать, и к тебе придет старопрежняя жена к но́чи.
Он и уехал Иван-царевич, а она взяла пряличку и вышла на ступени. Вышла Ягивовна и говорит:
— Что, — говорит, — Волочашка, продай пряличку.
— Она, — говорит, — не продажна, а заветна — и т. д.
Вецер пришел, Иван-царевич выпил мимо питье, бли́ны давала, а он положил мимо и потом овалился, притворился; она снесла его на кровать эту и пихнула Волочашку, а Иван-царевич как и сонный. Ну, и принял жену. Ночь про́спали, она и гонит Волочашку вон, раз гонит и два гонит, Волочашка ей ничего не говорит. Потом третий раз:
— Волочашка, вон ступай с добра, добра не буде.
А Иван-царевич и говорит:
— Не место-де Волочашке идти вон, и ты-то будешь вон.
Выстал Иван-царевич да приказал Ягивовну на воротах привязять и расстрелять. А с этой женой стал жить да поживать да добра наживать и с лиха сбывать.
(Зап. летом 1906 г. от Степациды Максимовны в д. Корельский Остров Повенецкого уезда Олонецкой губ. (на Выгозере))
Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова. М.: Ладомир, 1996.