Бывало крестьянин уехал в лес за дровамы, приежжает с лесу, братец ты мой, домой под окно, а в фатеры в это время случился поп у хозяйки в гостях. Поп-то и говорит:
— Ах, дитё, муж у тебя приехал, — я у тебя.
А жена-то эта мужня отвечала:
— Ах ты, поп, муж на улице, а ты в фатеры, а ты ведь поп, — говорит.
— Ну и хорошо.
Мужик приходит в фатеру, а поп у стола сидит, а жена сейчас свернула с себя коко́ши, чепчик, да в углу и лежит, кричит, кверьху раком.
Мужик приходит.
— Ну, здрасьвуй, батюшко, — говорит.
Поп и говорит:
— Здрасьвуй, дитё духовно, я пришел к теби, мне ведом пришел, что жена твоя сделалась нездорова, так исповедать я пришел.
Он и говорит:
— Да, что, батюшко, зачастым она нездорова, так уж исповедуй, батюшко.
Ну, он исповедывать и начал, а муж обныкновенно стал дела свои справлять, из фатеры вон вышел. Ну, он там с деламы справился, исповедь справил, ну, и кличет там:
— Микита али Андрей, дитё духовно, иди в фатеру, к жены.
Так мужик, видно, желанен был до жены и спрашиват у попа:
— Что, на перьвом слове не поняли, что оживёт али помрёт?
Поп на ответность держит мужику:
— Ай, дитё, если бы ты справил заповедь ей, так она и справилась, може быть: сходил бы ты в Турьсию за турьским маслом и помазал бы ей очи, она поправилась бы и хворить не стала бы больше.
Ну, уж муж был послушен, склал котомочку и полетел в Турьсию за турьским маслом. Ну, там далёко ль, близко ль шел дорогой — попадается ему нищий прохожий, калика, стрету идет с кережкой — стрету ему. Ну, у нищих, сам знаешь, с перьвым долгом раскланялся и «спаси, Господи, помилуй раба божия», а сам спрашиват его:
— Куда ты, кормилец, отправился?
А он говорит:
— Да вот, старичок, когда жена нездорова была, поп на исповеди был и послал меня за турьским маслом.
Этот старик и говорит ему:
— Кормилец, воро́тимся взад, не можем ли мы поправить жены дома?
Поворотились назад со стариком нищим и так, не доходя до своего селения, и старик приказал ему свалиться в кережку (подстанки, дровёнки) и в рядно́й мешок. Мужик и сел там, а старик нищий и поволок. Догнал до своего дома и давается к ночи у жоны его, а мужик в кережке завязан в мешке. У ней и поп всё в гостях аще, не уходил аще. Нищий давается к ночи, жона пустила к ночи нищего, а сам кережку в фатеры волокёт. Так хозяйка говорит:
— Старичок, старичок, ты клади кережку в сени.
А он наместо говорит:
— Где я, тут кережка моя.
Нищий зашел в фатеру, заволок кережку, поставил в двёрный уголок, а мужня жона сидит с попом, аще и угощаются, а нищий на лавку сел (как, примерно, Семивон Иванович), а поп-то говорит:
— А, попадья, поднеси-ко ему стаканчик винца, не знает ли он былинки какой ни сказать?
Старичку-то стаканчик поднесли, — он и крякнул, а поп говорит:
— Попадья, попадья, дай другой стакан, старик что-то разобрал, — дай другой!
Выпил старик как другой стакан и сидит на лавке. Поп говорит:
— А что, старичок, ты прохо́дец, не знаешь ли какой ни былинки сказать, песенки спеть?
А он наместо и говорит:
— Нет, батюшко, пёрьво вы, а потом попадья, — говорит, — впо́сли и я.
Ну, и поп говорит:
— Попадья, попадья, так ты спой прежде меня, — говорит.
Ну, и попадья как с лавки выскочила и пошла по фатеры, как шальная, говорит:
— Жена безумного мужа́ выслала в Турьсию за турьскиим маслом, — говорит, — а са́ма жена здорова и добра, — говорит, — а с попом и за столом, и ендома́ и вина́, — говорит (полштофа стоит вина, так...), и на лавку села значит: — Нунь, поп, и тебе.
А поп как скочит с лавки, как вдоль фатеры пошел вприсядку.
— Как шальная жена, — говорит, — и безумного мужа́ выслала в Турьсию, за турьским маслом, а сама жона здорова и добра́, с попом за столом и ендома и вина, — говорит.
И спели, старичку и говорят:
— Нунь, старичок, ты пропой, мы пропели свои песни, а ты, — скаже, — нам укажи сво́ю, спой.
Ну, и старик говорит:
— Хоро́ша ваша песня, хороша́.
Ну, старик свою и запел наместо им:
— Ох ты слушай-ка, кережка, разумей-ка ты, мешок, не про тебя ли говорят, не про твою ли голову говорят? А я мешок развяжу, а безмен на гвозду, а ты отвись-ко попу, а остатки тому, хто с попом за столом.
Да и на лавку старик и сел. Поп-то говорит:
— Попадья, попадья, а дай-ка третий стаканчик ему, ащо споёт.
Ну, та повинуется ему. Он как третий стаканчик выпил, так уж опеть и заводит петь. Запел опеть и пошел по фатеры.
— Ох ты слушай-ка, кережка, а разумей-ка ты, мешок, не про тебя ли говорят, не про твою ли голову́? А мешок развяжу, а как безмен на гвозду, а ты отвись-ка попу, а остатки тому, хто с попом за столом.
А он мешок как развязал, так мужик вглянул как: безмен на гвозду, а жена с попом за столом, так как тяпнул безмен, — а попа безменом! Попа безменом отвозил, отвозил, а остатки тому, хто с попом за столом. А поп — в двири.
(Зап. в 1903 г. от Никиты Ивановича в д. Пурги Петрозаводского уезда Олонецкой губ.)
Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова / Изд. подгот. В. И. Еремина, В. И. Жекулина; Худож. Д. Шимилис. — М.: Ладомир, 1996.