Две деревни по сторонам — Ухта и Тавда́, по обе стороны реки в Каргопольск<ом> уезде. В дер<евне> Тавде крестьянин был исправной. Семья у него была — старуха да сын. Сын молодой, мальчик. Он стал учить в училище этого сына, семь годов уже кряду. Выучился хорошо, лето вступил в венчены годы (семнадцать — восемнадцать лет). Ну вот, говорит:
— Я пойду хозяина искать, деньги добывать.
Старик ска:
— Поеждяй ищи.
Он поехал. Нашел богатого хозяина, контору богатую. Его Ваней звали, сына-то. В конторе конторщик и говорит:
— Мне-ка подмога надо, пусь ко мне идёт помощником конторщика.
Хоз<яин> гов<орит>:
— Годится. Ну вот, теперь поежжай домой, я пришлю письмо немедленно. На тыи строки поеждяй.
Домой приехал:
— Папа, я место нашел, письма буду ждать. Скоро-тихо напишот.
Нидельки две письма нет. Вот этот отец да мать говорит:
— Ваня, надо женить тебя? Нас двое — что мы без тебя будем робить? Оставишь вместо кухарки хозяйку.
— Гди я, папа, женюсь?
— Да за тебя за одинока, — хрестьяство хорошо, — кажна пойдёт! Ну, вот что, Ваня, есть девушка в Ши́лды — Наташа.
— Бедно место, бедна она.
Стар<ик> говорит:
— У нас хватит живота своего. Бедна она, да красива.
Ён согласился жениться, Наташу взять.
Ну вот, ёны свадьбу сделали. Свадьбу сделали, только три ночи жил, — письмо пришло: «Немедленно явиться».
— Вот, Наташа, я съеду, остановлюсь, я тебя прикажу, мало жили.
Она говорит:
— Я приеду, только прикажи.
Он приехал, поступил в контору пособлять. Месяц прожил, конторщик захворал, форась хватил, заболел. Ваня поступил настоящим конторщиком, дело править мог. В конторе прожил месяц, говорит:
— Достать хозяйку.
А слых прошел, что с этого места через месец долой. «А долой, дак я уеду домой».
Хозяин говорит:
— Ваня, я тебя лажу повышать, старшим класть прикащиком.
Ваня:
— То и дай Бог. Я ведь иду.
Вот прикащиком произвёл его и дальше отослал. Ну вот, он прослужил там годиков пять не на одном месте, не в одной конторы. Не пишот домой. «Куда я жену молодую возьму?» Прикащиком старшим прослужил пять годов. Хозяин был богатой. Потом хозяин говорит:
— Ваня, я тебя кладу объездным, по конторам деньги развозить.
Вот уж годов <пятнадцать> проходит. Был молодой, усков не было, через <пятнадцать> л<ет> он забородател: стали усы, борода, всё. Жалованье ему угромно пошло. Домой никакого письма не пишот. Дома почитают — покойной. Ну, и ён не знат, где оне, своих никого нету. Вот по конторам. В перву контору приехал, денег привёз тыщу и полторы. Приехал в конторы, конторщиков и прикащиков много, говорят:
— Вот получил письмо — баба загулявши.
Вот в другую контору приехал, говорят:
— Получил письмо — баба с любовником уехала.
В<треть>ю контору приехал — тожо про это говорят. Он всё молчит. Вот он тут и раздумался своей головой: «Что жо я? <Три> дня жил со своей молодой, баба красавица, одёжа хороша, справил. Что жо у меня? Что-нибудь да есть? У меня что-нибудь есть: если не ушла совсем, да любовника держит». Затосну́л по дому. Мысль пала, что —«уеду». Последни конторы выдал, письмо написал, что «уеждяю домой, у меня несчастье», чтобы хозяин не заругал. Далёко, на переменных конях и ехал.
Приехал во свой дом вечером. Вороты по́лы были. Здраствуется.
— Нельзя ли, хозяин, ночевать?
Не узнали никто трое: обородател, одёжа не такая, чужой человек. Жена приоделася в хоро́шо платьё.
— Нельзя ли, дедушко, самоварчиком попользоваться?
— Сейчас, сейчас, у нас приежжающие постоянно ездят.
Самовар согрели, кверху здынули на кухню. Отца чаем почаствовал. Хозяин:
— Нет, мы сейчас пили.
Ну вот, знашь, отпил чай, еичок Наташа поднела. Вот поужинал.
— Постельку мне на кухне.
— Да что ты, в другую половину иди.
— Нет, я здесь, наготовьте мне на кухне.
Охота ему свою бабу узнать. «Как бы узнать?» Баба красивая.
— Вот, — говорит, — мни-ки этта, а вы гди?
— А я там, в спальне.
— Ложитесь, я вас не обеспокою.
Ну вот, старик да старуха — тыи внизу сидят. Он всё не скажется. Ну, погасили огонь, он не спит. Там внизу призаснули, так часик, поболе. Ну, вот, выстал, свечку зажог и к ей в спальну пришел. Она на кровати спит. Она одеватся. Он:
— Ничего, ничего, не одевайся, я ничего, только поговорю с тобой.
Ну, стал спрашивать:
— Когда муж у тебя уехал?
— Только трои сутки жила с мужом, не видала больше, ни письма, ничего нет.
— Приежжающие часто проежжают?
— Часто.
— Ночуют?
— Ночуют хорошие люди.
— Никогда не случалось такого человека к тебе к спальню идти?
— Нет, этого не допущаю.
— А что, я ведь влюбился в тебя, — со мной не проспишь ночку?
— Нет, ни Боже мой.
— Вот я тебе <сто> рублей дам.
Бумажник вынул на стол, <сто> р<ублей> выкинул:
— Бери.
— Нет, — говорит, — не соглашуся.
— Возьми <триста> рублей.
— Нет, не возьму, приеде муж, узнае, дак знашь что буде.
Ваня подумал: «Денег хозяйских много».
— На <пятьсот> рублей.
Жена замолчала, подумала. Он говорит:
— Убери в сундук, заложи, утром не попрошу.
Она подумала и стала деньги убирать, только руки задрожали.
— Клади, клади в сундук.
Она в сундук положила. Ну вот, ночь и переспали оны. Спрашивает:
— Такие случаи бывали ли?
— Ни Боже мой.
У его сердцо на месте: «Всё позала́дь вышло, всё-даки правильно жила». А всё не скажотся. «С утра скажусь». Утро подходит, со спальны долой, перешел на свою постельку на кухню. Там ей побудили, пристукнули против ее комнаты:
— Ставай, надо самовар грить.
Она немного и спала. Ну вот, она и ушла вниз, там выставши мать да отец.
— Приготовьте чаю, ехать надо с утра.
Согрели самовар.
— Подними на кухню, пусть пьёт.
Она поднела, вниз опустилася.
— Надо, Наташа, нам скотина поить.
Старик приходит кверху.
— Садись, батюшко, чай пить.
Чемоданчик раскрыл, всяких закусок наклал.
— Какой батюшко?
— Я сын ваш.
— Что ты?!!
— Я Ваня ваш.
Старик стал признаваться.
— Позовите мою жену и мамашу.
Старик вниз:
— Старуха, ведь он не какой, а наш сын, Ваня.
— Да что ты?!
— Ступай вверх чай пить.
Мать прибежала:
— Неужоль ты Ваня, сын наш?!
— Я Ваня, давай посадитесь чай пить.
Старуха опять вниз:
— Наташа, ступай, Ваня зовёт чай пить!
Она схудоумилась, невесела стала. «Ну что я сделала, согласилась с им! Подумает, что я так со всем». Ей худо стало. Она ответила:
— Заходите, я приду потом чай пить.
Сели за стол, чаю налили. Он заграницкой водки. Он выпил, старуха выпила, разговоривают. Ну, вот ён и говорит:
— Что жо жоны нет?
— А она хотела корму дать, говорит — «приду».
Прибежала вниз, зовет: «Наташа!» Ей в избы нету. Старуха на двор и побежала.
— Наташа!
Не слыхать по дворам. Крикнула:
— Наташа!
Не слыхать. Вскочила на конюшны, а она — в виселице. Вот она оттуля вверх:
— Ванюша! Старик! У нас несчастье.
— Какое?
— Наташа в петле.
Они перестали вино пить, бросились, сняли с петли:
— Покойна! Души нет.
Принесли в избу, за батькой съездили. Батько приехал, она покойна.
— Что я буду причащать?
— На, батько, <двести> р<ублей> денег, подпиши, что причастил.
Приехал домой и говорит:
— Ваня приехал, — она при смерти.
Ну вот, что делать, надо хоронить. Гробы делали, окрашивали, — трои сутки, хоронить приехали. Похороны делал богатые, всего было. Похоронили, закопали. Поп зовёт его:
— По стакану кофию.
— Можно.
Попу и рассказал, как дело было. Поп:
— Грехи всё твои, а она чиста.
(Зап. 4 июля 1928 г. от Т. Н. Павшуковой, 35 л., на Шокшозере Лодейнопольского округа Олонецкой губ.)
Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова. М.: Ладомир, 1996.