Дело было осенью, в конце Петрова дни, перед самой Паской; сидел журав на болоте. В том месте жил поп, у него была попадья да дочка, только и было семьи. Попадья зналась с казаком, а попу этого не хотелось; он казака и рассчитал. Пошел нанимать другого. Идет, а навстречу мужик:
— Здравствуй, дядюшка, куда идешь?
— А куда глаза глядят.
— А нейдешь ли ко мне в казаки?
— Отчего, можно.
— Сколько возьмешь.
— Сто рублей в год довольно будет.
— Ладно, хорошо, а ты бабьё пятно знаешь?
— Знаю.
— Ну так даром не надо, иди.
Мужик думат: «Нагрею же я этого попа!»
Обошел кругом и опять попу навстречу. Разговорились, мужик просит полтораста рублей в год.
— А бабьё пятно знаешь?
— Нет, не знаю.
— Ну, иди же ко мне в казаки.
Пошли с попом, пришли домой, поп поднял у попадьи подол и спрашиват:
— Это что тако?
— Не знаю, это должно быть уголовна палата.
Поп отвечает:
— Она, она и есть.
Захватил у дочки подол, поднял и спрашиват:
— А это что?
Мужик отвечат:
— Разве полицейско правленье? Больше быть нечему.
Поп говорит:
— Оно, оно и есть.
Пришли к кобылы, поп поднял хвост и спрашиват:
— А это что?
— А это духовна концистория.
— Верно, верно, верно, оно и есть. Ну, теперь иди, работай.
Казак поработал дня три-четыре и думат: «Довольно работать, буду жить по другомя».
Надо было поежжать на работу, а казаку неохота, он надел <на хуй> шапку и бегат, ищет.
— Батюшко, не видал ли шапки?
Поп говорит:
— Да ведь у тебя <на хую> ве́снёт.
Казак и говорит:
— Ах он сукин сын, он прогневался, надо его на сутки в полицейское правленьё посадить.
Поп повел его к дочке, казак сутки с дочкой прожил, а поп один пахал. Вот казак на работу дня два съездил и опять не поехал; опять надел <на хуй> шапку и бегает, ищет.
— Батюшко, не видал ли шапки?
Поп говорит:
— Да ведь у тебя <на хую> ве́снёт.
Казак и говорит:
— Ну, на этот раз надо на целу неделю в уголовну палату посадить.
Попу делать нечего, повел мужика к попадье. Поп работат, а мужик целу неделю с попадьей спит. После этого мужик на пашню поехал, а попу тоже захотелось дочки попробовать. Одел шапку преспокойно на гладко дерево без сука, <на хуй>, бегат по комнате и говорит:
— Казане, не видал ли шляпы?
— А у тебя <на хую> ве́снёт.
Поп говорит:
— Ах, сукин сын, его надо в полицейско правленьё на сутки садить.
Побежал было поп к дочке, а мужик остановил попа:
— Стой, батюшко, погоди, так у нас не играют: у нас духовного званья судят в духовной концистории. Захватил попа и повел к кобылы. Пробыл поп у кобылы сутки, попадья его и задразнила:
— Отдал жену в люди, а сам отправилса к кобылы.
Поп казаку и замолилса:
— Казане, не знаешь ле, что сделать, хоть бы матушка меня не дразнила?
— Это можно; завтра воскресенье, будешь обедню служить. Когда зазвонят достойно, ты бежи к летнему окошечку, увидишь, что я буду делать.
Назавтра поп ушел к обедни, а казак лежит на полатях и просит:
— Матушка, дай.
Она дала ему шаньгу, он говорит:
— Я не хочу.
Дала пирог.
— И этого не хочу.
— Дак чего?
— А того, чего вчера давала.
— Ну, иди в подклеть, и я приду туда.
Ушли в подклеть.
— Матушка, как вчера батюшко с кобылой обращалса, мы так попробуем.
Одел попадье на спину седёлко, узду, в клети была кропильница стара, он ей <в жопу> затыкнул вместо хвоста. Попадья стоит в углу, а казак в другом, она и ржет как лошадь, и он ржет, друг дружке настрету и бежат. Достойно зазвонили, а поп у окошечка и слушат; и поп соржал под окошком, а казак и закричал:
— Батюшко, батюшко, посмотри, что я устроил с твоей матушкой.
— Что такое?
— Да посмотри: в седелке и в узде и кропильница <в пизде>.
Матушка с тех пор полно смеяться.
(Зап. летом 1907 г. от П. М. Кашина в Неноксе Архангельской губ. (посад на Летнем берегу Белого моря))
Заветные сказки из собрания Н. Е. Ончукова. М.: Ладомир, 1996.