Жил-был поп. У попа были жона да дочь. Нанел он робочего. Этот робочей с поповой доцькой и сжились. Девушка роботника сметанкой покармливат. Попадья дозналась, а куда деватця, не знат; попу и говорит:
— Што же, бачко, нам нечем вымазатця, сметана теряитця.
— Попадья, накопи ведёрко, я в церковь снесу, Миколы на сохраненье положу, вот там не хто не съест.
Накопила ведёрко, поп снёс в церковь, поставил перед икону, Миколу-светителя. Этот роботник и говорит:
— Ах, любушка, как же ты не стала меня кормить сметаной?
— Откуль я возьму? Папаша сметану в церковь снесли, перед икону светителя поставили.
— А дай мне хлеб, да дай клюци, я пойду наемся. Дала ему хлеб, дала клюци, пошол в церков, сметаны наелся, взял у иконы усы вымазал, на бороду́ накапал, на грудь накапал, замкнул и ушол.
Пришол празник, поп пошол в церков. Заходит, на икону взгленул — икона в сметаны, а ведро пусто.
— А! Вот, на того да на другого грешим, а э́во хто сметану-то ес.
Взял икону, на пол бросил, икона роскололась. Схватил ведро, побежал домой.
— Попадья! Я Миколу светителя росколол — сметану ес, я застал, он только рот запереть поспел, обра́тця не мог, всё в сметаны.
Попадья и говорит:
— Поп, ты ведь неладно сделал, ты икону росколол, тебя ростригут.
— Попадья, испеки мне подоро́жников, я лучше сбежу́. Попадья испекла подорожники и две про́свиры, поп и пошол.
Идёт по дороге, сошелса с им белой старицёк.
— Куды, поп, пошол?
— А пошол я... вот эдак-эдак сделал, — росказал всё подробно.
— Ну пойдём местях.
Пошли местях, шли по дороге долго́нько, доту́ль шли, захотели ись. Сели закусывать. Закусили, захотели пить. Старицёк говорит:
— Поп, иди жо за водой, пить захотелось.
— Что ты, старицёк, подобает разе попа нарежать? Поп может наредить тебя, а не ты попа.
Старик и пошол по́ воду. Поп усмотрел у старика в мешке три про́свиры.
— Как так? Я поп, да у меня две, а у него три.
Одну и съел. Принёс старик воду, сели ись, а про́свиры нету.
— Ты, поп, у меня про́свиру не брал?
— А много-ле у тебя было?
— Три, а нынче две.
— То я тибе не верю: я и поп, да у меня две, а у тебя было три?!
Пошли вперёд. Пришли до озера, а времё — ночь, темно; за озером огонь видно. Старик и говорит:
— Поп, што э́тта заделам?
— Оботти́ кругом надо.
— Куды-жо пойдём, озеро большо́.
Старик пошол по воды, поп за ним. Шли, шли, старик вышол на бережок, а поп по серёдке, в рот вода заливатця. Старик и говорит:
— Поп, быват и утонешь, покайся: про́свиру не ты-ле съел? Поп думал, думал — стыдно.
— Нет, про́свиру я не ел, хоть утону, да не ел.
Поп пошол и помельче стало. Вышол из озера, пошли в дом, где ого́ницёк был, зашли на крыльцо, двери зало́жены. Колотитця стали, вышол хозяин.
— Нельзя запустить, у нас брат лежит третей год во гно́ище.
— Запустите, человека видите, за человеком не видите: мы, можот, и полечить можом, — говорит старик.
Запустили в избу. Взял старик, посмотрел, по спая́м вы́резал (больного).
— Несите из озера воды.
Принесли воды, куски все в воды перемыл, склал на полотенчо, из кормана бутылоцьку вынел; раз брызну́л, — челой стал; другой раз брызну́л — здрогну́л, трете́й раз брызнул — стал.
— Ах, как плотно спал, стал, слава Богу, не цё не болит. С этой радости — брат здоровый стал — дали им денег много. Тим же манером они в трёх местах были и трёх человек вылечили, и денег им много надавали.
После того поп один пошол, нашол посудинку таку, как у старика и почерпнул воды́чки. Шол поп и увидел огоницёк горит, постучался.
— У нас брат лежит тре́тей год во гноище.
— Вы человека видите, а за человеком не видите, можот, я вашего брата и вылечу, — говорит поп.
Запустили. Как старик делал, так и поп. Стал мужика резать, мужик ревёт:
— Ой, ой, ой, караву́л, зарежот! Што вы дали меня резать-то?
— Ты пошто ино так-то? Зарежошь ведь брата-то?
— Молците, я ведь не первого лецю.
Стих и реветь перестал. Вырезал по спая́м, куски вымыл, расклал на полотёнышко спай к спаю, как следует быть, из кормана бутылку вынел, раз брызну́л — ницего; другой брызну́л — нет ницего; третей брызну́л — как было, так и есть. Всю бытылку вылил.
— Што хотите́ надо мной делайте, больше не цё не могу пособить.
Братья говорят:
— Што станем теперь делать над тобой?
Затопили пецьку, изба была цёрная, попа в дым на потолок за ноги и повесили. Попу худо стало. Вдруг здучи́тця у дверей. Отворили, пришол старик.
— У нас неладно, поп брата зарезал.
Старик и говорит:
— Поп, можот, и умрешь, покайся: ты третью про́свиру съел?
— Нет не я, хоть в дыму задохнусь, не я. Старик велел попа спустить.
— Я дело поправлю.
Сделал старик так, как и с первым, мужик ожил. Вышли из избушки, пошли по дороге, пришлось вперёд дороги. Старик и говорит:
— Поп, разве о себе пойдём ноньце?
Поп себе думает: «Один бы ходил, эти деньги все бы мне». Старик розделил деньги на три кучи, поп стоит и думат:
— Кому жо он третью куцю делит? Неужли́ себе две, а мне одну? Ах, спросить бы.
Да и стыдно. Насмелилса:
— Старик, кому третью куцю делишь?
Старик и говорит:
— А тому, кто третью просвиру съел.
— Старик, я ведь съел.
— Ну, на возьми, коли ты съел. Да вот што, поп: иди домой, икона-то цела, не ростригут тебя, только не говори на́перво, што я сметану съел; сметану съел роботник, а ты роботника-то не наказывай, а жени его на дочери, дочь-то с брюхом от него.
(Шишолов Василий Дорофеевич)
Ончуков Николай Евгеньевич. Северные сказки: Архангельская и Олонецкая гг. СПб. 1908.