Ай по матушки по Волге, по Невы-реки
Кабы плыли-выплывали два гнеда́ тура́,
Ак как навстрецю туриця златорогая:
«А уже вы здраствуйте, вы туры́, да дети малыя!» —
«Уж ты здраствуй, туриця да златорогая!» —
«Уж вы где вы, туры́, были-по́были?» —
«Уж мы были, матушка, во Шахове,
А погу́лели, сударушка, во Ляхове,
Сорочинско чисто полё поперёк прошли,
Стольный Киев-град — с у́гла на́ угол,
Некакого мы чуда-то не видели,
Только видели чудо не малоё:
Аще серёдко ночи темноей
Отворелися ворота городовыя,
Ах выходила девица блада красная,
А в одной она рубашоцке без поеса,
А в онных она башмачиках без чулочиков,
Забродила она во Поче́в-реку́,
Клала она книгу на горюч каме́нь,
Сколько читала, вдвое плакала». —
«Уж вы ой еси, туры, да дети малыя!
Не девиця выходила блада красная, —
Пресвета́ то мати́ Борородица,
Она цуела над городом-то невзгодушку,
Она цует над Киевом да не малую:
Кабы Курла-царь да подымаетцэ,
За им, собакой, силы множество.
По праву руку собаки — сорок тысецей,
По леву руку собаки — сорок тысецей,
Позади его, собаки, — числа-сметы нет!»
Становилсэ он, собака, во чисто́м поли́,
Хорошо ли он, собака, шатры́ выставел,
Хорошо ле он, собака, верхи выкрасил,
А и сам по силушке похаживат,
А и сам ле по силушке посматривал.
Выбирал он удала добра молодца,
А садилсэ за стол, за дубовой стол,
А писал на ем ерлыки да скорограмотки.
«Поеждяй ты теперь во стольне Киев-град,
А не спрашивай у ворот приворотников,
Не спрашивай у дверей ты придверников,
Церез стену едь ты городовую,
Церез башенку ты едь да наугольную,
Не привязывай ты коня, не приказывай,
Заходи ты во гриню во столовую
И Богу не молись, ты челом не бей,
А клади ерлыки ты на дубовой стол».
А на ето ле он не ослышилсэ,
А поехал ле он в стольне Киев-град.
Церез стены он едет городовыя,
Церез башьни он едет наугольния,
А заходит во гриню во столовую,
А и клал он ерлыки на дубовый стол.
Сходили по Добрынюшку Микитичя,
Читал он ерлыки, да скорограмотки,
Что у собаки было написано,
Да что у него да напечатано:
«Дают город добром — так я добром возьму,
Не дают город добром — так я буём возьму,
Великой дракой-кроволичьичем.
Божьи церкви я на дым спущу,
Чудны образы-иконы — на поплав воды,
А кнезья́ я под меч склоню,
А кнегиню за себя возьму».
Тут князь да запечалился,
Повеся́ держи́т да буйну голову,
Потопя́ очи во мать сыру́ землю.
Говорит-то кнегиня мать Опраксея:
«Уж ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
Поди ты топерь да вдоль по городу, —
Нет ли где наеждего бога́тыря?»
На это ли князь не ослышился,
Пошёл он вдоль по городу.
Стре́тилась ему ме́ньшая пастушенка.
«Уж ты ой еси, меньшая пастушенка!
Не знашь ты где наеждего бога́тыря?» —
«Не знаю я наеждего бога́тыря».
Оттуль солнышко опять вперёд,
Стретилась средняя пастушенка.
«Уж ты ой еси, средняя пастушенка!
«Ты знашь ли где наеждего бога́тыря?» —
«Не знаю я наеждего бога́тыря».
Оттуль князь да опять вперёд,
Стретилась бо́льшая пастушенка.
«Уж ты ой еси, бо́льшая пастушенка!
Не знашь где наеждего бога́тыря?» —
«Знаю я наеждего бога́тыря:
На том же кружале государевом,
На той же на печке, на муравленке
Лежит-то Васенька Игнатьевич.
Он пропился-проелся весь до ниточки,
Не креста у него, не поеса,
Не туга́ лука́, не калено́й стрелы».
На это князь да не ослышилсэ,
Пошёл ле он да на царев кабак,
Стал Васеньку он побуживать,
Будит он Васеньку во перво́й нако́н, —
Спит Васька, не пробудитса.
Будит Ваську во второ́й нако́н —
Спит-то Васька, не пробудитса.
Будит Ваську во трете́й нако́н —
Тут Васька пробуждаться стал,
Говорит-то Васька таковы реци́:
«Болит-то у меня да буйна го́лова,
Болит-то у меня да ретиво́ серцё».
На это князь был догадливый,
Наливает он цяру зелена́ вина́,
Не велику, не малу — в полтора́ ведра́,
На закуску колачик мелкокрупищатый,
Турий-де рог да мёду сладкого.
Подавает князь обема руками,
Берёт-то Васенька едино́й руко́й,
А пьёт-то Васька к едину́ духу́,
Сам-де за цярой да выговариват:
«Не омыло у Васьки ретиво́ серцё,
Не звесило у Васьки буйну голову».
Наливает тут князь ему другу́ цяру́,
Не велику, не малу — полтора́ ведра́.
Пьёт ле Васька к едину́ духу́,
Сам ле за цярой выговаривает:
«Не омыло у Васьки ретиво́ серцё,
Не звеселило у Васьки буйну голову».
Наливает князь ему третью́ цяру́.
Берёт-то Васька едино́й руко́й,
Пьёт-то Васька к едину́ духу́
И сам ле за цярой выговариват:
«Оммыло у Васьки ретиво́ серцё,
И звеселило у Васьки буйну го́лову,
Сколь я рад нынче чары пить,
Столь же я рад за кнезя́ служит́ь,
За кнезя́ служи́ть, хошь голову́ сложить!»
Говорит-то Васька таковы́ речи́:
«Уж ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
Нету у меня ныньце туга́ лука́,
Нету у меня ныньце и калено́й стрелы́,
Нету у меня и коня доброго,
Всё у меня нынце заложено
На царевом бо́льшем ка́баке».
Приказал князь дать безденежно.
Выходит тут Васька вон на улицу,
Натягает он свой туго́й лучо́к,
Направляет он стрелочку калёную,
Подёрнул он тетивочку шелко́вую,
Сам ле ко стрелке наговаривает:
«Лети-ко, стрелочка калёная,
Повыше дерева шарового,
Пониже облока ходецего,
Залети ты, стрелочка калёная,
Тому же Скурлу во че́р[н] шатёр,
Залети ты, стрелочка калёная,
Тому же Киршаку во пра́вый глаз,
А вылети, стрелочка калёная, ле́вым у́хом!»
Говорит тут Скурла таковы́ реци́:
«На кого была надея, того чёрт побрал!»
Тут в поле сила взволновалася,
Поехали они да в стольне Киев-град,
Греметь да шурмовать стольне Киев-град,
А настрецу Васенька Игнатьевич.
А сколько он сам был — вдвое-втрое конём топтал,
Ухватил он тотарина, кокой побольше всех,
На ту ле руку́ махнёт — то ле улица,
На другу руку́ махнёт — переулочек,
Сам ле ему да приговаривал:
«Едрён на жила́х — да ты не со́рвешься,
А сух-де на костях — да ты не сломишься!»
И перебил он всю силушку Ску́рлану.
Собиралися тут бояра толстобрюхие,
Стали делить да золоту́ казну́,
Делят они на три́ части:
Онну́ часть на церковь божию,
А другу́ часть князю со кнегиною,
А третью часть боярам толстобрюхиим,
А Ваську Игнатьевича обделивают.
Говорит-то Васенька Игнатьевич:
«У бою́, у дра́ки Васька первый был,
А у делу́ Васенька последний стал».
Говорят ему бояра толстобрюхия:
«Тебе сказано, Васенька, — отказано».
Говорит Васька во второ́й након,
Говорят бояра толстобрюхия:
«Тебе сказано, Васенька, — отказано».
Расходилися у Васьки могучи́ плеча́,
И разгорелося у Васьки ретиво серцё,
Пошёл он в стольне Киев-град,
Шурмовать-греметь стольне Киев-град.
И заскакивал во гриню во столовую,
И хватал столешинку дубовую,
И хотел убить кнезя́ со кнегиною.
Ускакивал князь под столик тот
И умаливал Васеньку Игнатьевича:
«Уж ты ой еси, Васенька Игнатьевич!
Бери ты города с пригоро́дками
И села́ с присёлками,
Оставь ты только меня во живности».
Говорит-то Васенька Игнатьевич:
«Не надо мне города со пригоро́дками,
Не надо мне села́ с присёлками,
Только позволь мне пить вино безденежно».
(Тут и конець.)
(Зап. Астаховой А. М.: 10 июля 1929 г., д. Аврамовская Усть-Цилемского р-на — от Чупрова Гаврилы Ивановича, 50 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 2: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.