Собиралися ребятушка к тому ли морюшку ко Холодному,
К тому же кресту Леванидову.
Собралось-то ребятушек сорок калик со каликою:
«Пойдём, робятушка, во Свету́ Землю Ерусалимскую —
Светой гробнице, Бог̇у помолитися,
Бог̇у помолитися, во светой реке Иордан покупатися,
На плаку́н-траве покататися!
Мы положим-ко, робята, заповедь тежолую:
Ище́ кто из нас заболуетца,
Ище́ кто из нас заворуетца —
Не будем судить судом — русским,
А тем будем судить судом — еврейским:
Живого зароем по по́ес во сыру́ю землю́,
И у живого глаза выкопа̄м,
И оставим во цисто́м поле!»
(И вот и отправились во Светую Землю́ Ерусалимскую.)
И отправились ребятушки во Святу́ Землю́,
Пришлось им идти мимо Киев-град,
Пришлось им ночлеговать в Киеве
У князя у Владимира.
Во то время, во ту пору князя Владимира не было дома. Одна была кнегиня Опраксея
Васильевна. Из них пондравился ей Данило Белый-Серафимская шапка. «Ну, — говорит, —
Данилушка, останься ты у нас в услуженьици!» — «Куда в услуженьици?» — «А над складами
зелена́ вина и над скла́дами золото́й казны! Зелено́ вино будет сдаваться тебе не мерено, а золота́
казна будет для тебя не считана!» А тог̇да Данилушко сказал ей: «Нет, Опраксея Васильевна!
Нельзя нам здесь остаться, от партии!» — «А почему так, нельзя остатьсе?» — Опраксея
говорила. — «А потому, что у нас положена заповедь тежолая. Ещо кто из нас забалуется, ещо
кто из нас заворуется — не будут судить судом русским, а будут судить судом еврейским. Вот и
зароют во сыру́ землю́ по по́яс и у живого выкопают глаза! И оставят на цисто́м поли!» Ну,
Опраксея тог̇да и подумала, что Данила у ней не останется. Тог̇да она князя Владимира взела
чашечку золотую, поло́жила ему в коше́лочку.
Вот калики собрались и ушли.
Уже три дня прошло. Опраксея Васильевна и хватилась: што эта серебрена чашечка, с которой
князь кушает? Чашечки нет! Вот и стала она посылать из бог̇а́тырей ехать догнать калик перехожих:
не попала ли эта чашечка им случайно? Вот пошла к бог̇а́тырям: «Поеждяйте-ко, бог̇а́тыри!
Догоните калик перехожих!»
Вот и стали бог̇а́тыри выбирать: кому ехать. Ехать нужно Олёшеньке Поповичу. Олёша Попович
срежалса скорёхонько.
Срежалса Олексеюшко скорехонько,
Сподоблялся Олексеюшко скоре тово,
Выходил Олёшенька на конюшен двор,
Выводил Олёшенька добра́ коницька,
Садился Олёшенька на добра́ коня.
Не видели бог̇атырской поездоцки —
Только видели: в цистом поле курева́ пошла.
Нагонил Олёшенька на цистом поли сорок калик со каликою,
И крикнул Олёшенька своим громким голосом:
«Не покрали ли кто, товарищи,
Золоту чашечку князя Владимира?..»
А калеки перехожие крыкнули все в голос! Так здорово крыкнули, что Олёшенька чуть с
добра́ коня́ не свалилса! Тог̇да Олёшенька Попович поворотил добра́ коницька и поехал в стольней
Киев-град. «Ну, товарищи, ничего не мог я розыскать!»
И стали бог̇а́тыри выбирать Добрынюшку Микитича. «Ну-ко ты поезжай, Добрынюшка
Микитич, во чисто́ поле!»
Срежалса Добрынюшко скярёхонько,
Сподоблялся Микитич скорё тово,
Выходил Добрынюшко на конюшен двор,
Выводил Добрынюшко добра́ ко́ницка,
Накладывал седёлышко черкасьское,
Двенадцеть подпружечек подпрегивал
И сам подпругам приговаривал:
«Это не ради басы́ — а ради крепости!»
Не видали бог̇атырской поездочки —
Только видели: в цистом поле курева́ пошла.
(И тот покатил!)
Нагони́л Добрынюшка Микитич калик перехожих на чисто́м поли,
Объехал кругом их и слез с добра́ коня́,
Снял пухову́ю шля́пу.
Во пра́вой руки коня ведёт,
Во лево́й руки шля́пу несёт.
(Идет ему навстрету.)
И тут-то Добрынюшко роскланялса:
«Уж вы здраствуйте, уда́лы до́бры молодцы!
Уж вы седьте, добры молодцы, да позалогуйте!»
Ну, тут и сели калеки перехожие.
«Вы откуда, добры молодцы, идите́ и куда пошли?» —
«Мы пошли́ от морюшка Холодного,
От того креста от Леванидова.
А пошли в землю́ Ерусалимскую:
Во светой гробнице Богу помолитися,
В Иордан-реке покупатися,
На плаку́н-траве покататися» —
«Да што же, — говорит, — калеки перехожие,
Не ночлеговали в городе Киеве
У князя Владимира?»
Они отвечали: говорят, ночлеговали. «Случайно, товарищи, не попала ли вам чашечка золотая,
из которой он кушает? Посмотрите друг у дружки: не попала ли случайно?» (Он просит их.)
А они ответили: «Не должно быть!» — «Ну всё-таки, братцы, посмотрите! Нечайно, может
быть!» Они тог̇да и согласилися. Вот и стали искать, кошелочки развязывать. Смотрели, смотрели,
вот до него дело дошло — у Данилы нашли!
Вот тог̇да стали Данилушка судом судить еврейским. Вот и закопали его по поес, одни руки
на воле оставили! Тог̇да и глаза у его выкопали! Тог̇да осталса Данилушко во чисто́м поли́. А они
пошли во Свету́ Землю́ Ерусалимскую. Вот и пришли в Свету́ Землю Ерусалимскую, ко светой
гробнице. Бог̇у помолились. Во светой реке Иордан покупались.
Потом пошли на Вертеп-гору, на плакун-траву. Видят: человек идёт. Один одному и сказал:
«Данила идёт, ребята!» А они: «Не может быть! Данила остался в чистом поле, глаза повыкопаны!»
Потом ближе подходят — видят, што Данило, который был ими в землю зарыт и окара́пан.
Их ужас взял! Што за чудо? Што могло быть?
Тог̇да они промеж себя и догадались, што эта чашечка была ему ложно подложена.
(Тем и кончилось.)
(Зап. А. М. Астаховой 13 июля 1928 г.: д. Малые Нисогоры Лешуконского р-на — от Поздякова Ивана Ивановича, 57 лет.)
РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 4: Былины Мезени: Север Европейской России. — 2004.