Ай да во стольнём во городе во Киёве
Как жили на за́ставы бог̇атыри,
Каравулили-хранили стольнёй Киёв-град.
Не видали они ни конного, ни пешего,
Не прохожого они да не проезжаго.
Да не серой-от волк да не прорыскивал,
Да не черной медведь да не пробегивал.
Ставает старо́й да поутру ранёшенько,
Да выходит старо́й, да он на улицу,
Да берет он подзорну свою трубочку.
Он смотрит под сторону под западну:
Кабы там-де стоят горы ледя́ные.
Он смотрит под сторону под северну:
Кабы там-де стоит да море синее.
Он смотрит под сторону под летнюю:
Кабы там бы стоит да поле чистое.
Не туман ведь в поле да полыхается —
Ездит бога́тырь, забавляется:
Он кверху-то стрелочку постреливат,
На сыру землю́ стрелку не ураниват,
На лету-то стрелочку подхватыват.
На одном-то колене держит чернилочко,
На другом-то колене держит бумажечку,
Да и пишет бога́тырь скору грамотку.
Подъезжает бога́тырь ко белу́ шатру,
Он подбросил эту грамотку сторому казаку.
Берет да старо́й эту грамотку,
Да заходит сторо́й да во белой шатёр —
Заревел, закричал он громким голосом:
«Уж как не время спать, да пора вставать,
От велика сона пробуждатися,
От великой хмелины просыпатися!»
Вскочили ребята на резвы́ ноги́,
Умывались они все ключевой водой,
Утирались они да полотёнышком.
Вот и стал им читать да старик грамоту:
«Уж я еду да к вам во стольный Киев-град,
Я греметь-штурмовать что ваш стольный Киев-град,
Что Владимира-то князя я под меч склоню,
Молоду его княгиню за себя возьму,
Я Алешу Поповича — во конюхи,
А Добрынюшку Микитича — во писари,
Кабы Мишку Торопанишка — чашки-ложки мыть,
Чашки-ложки ему мыть да поварёшки,
А святы ваши иконы на поплав спущу!»
Вот и стал тогда старо́й их спрашивать:
«Да кого мы пошлем да во чисто поле,
Во чисто́ полё пошлем да за бога́тырем?
Да послать бы нам Мишку Торопанишка:
У нас Мишка да роду торопливого,
Зря ведь он потерят свою буйну голову.
Мы пошлём лучше Добрынюшку Микитича:
Добрыня-то — роду у нас вежливого,
Он сумеет с бога́тырем-то съехаться,
Он сумеет бога́тырю всю честь воздать».
Вот и стал-то Добрынюшка сряжатися,
Вот и стал-то Никитич сподоблятися.
Да не видели Добрыню, как на коня когда вскочил,
А увидели: Добрыня в стремена ступил, —
Да увидели: в чистом поле курева́ стоит,
Курева́ стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту пламя мечется,
У коня из ноздрей искры сыплются,
А хвост трубашкой возвивается.
Полетел тут Добрыня во чисто́ полё,
Во чисто полё поехал да за бога́тырем.
Подъезжает Добрыня ко бога́тырю.
Заревел тут Добрыня во перво́й након:
«А куда же ты едешь, куда путь держи́шь?
Не воротишь ты на заставу караульную?»
А на это богатырь не вослушался.
Заревел тогда Добрыня да во второй након:
«Ах ты летишь, ворона да пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
А ты нас, бога́тырей, ничем зовешь?»
На это бога́тырь поворот дает,
Нападает тут бога́тырь да на Добрынюшку,
Схватил он Добрыню да со добра́ коня,
Свистнул он его да на сыру́ землю,
Да дал ему по ж<опе> да два тяпыша,
Да прибавил он два олабыша,
Посадил его назад да на добра́ коня:
«Поезжай ты назад да во бело́й шатёр,
Да скажи старику от меня да низко́й поклон,
Да пусть вами, г<ов>нами, не заменяется,
Самому ему со мной не поправиться!»
Видят: едет Добрыня не по-старому,
А конь-то бежит да не по-прежнему —
Повеся́ он держит да буйну голову,
Потопя он держит да очи ясныя.
Подъезжает Добрыня ко белу́ шатру,
Заходит Добрыня во бело́й шатер.
Вот и стал его старо́й да тут выспрашивати,
И стал ему Добрыня рассказывати:
«Посылает он тебе со мною низко́й поклон,
Не велел нами, г<овн>яками, да заменятися;
„Самому ему со мной не поправиться“».
У старо́го глаза да помутилися,
А могучие плеча́ да расходилися.
Заревел тут старик да громким голосом:
«Уздайте, седлайте коня доброго,
Коня доброго да со восьми цепей,
Не успеете, говорит, горшок щей сварить —
Привезу сюда боярскую да буйну голову!»
Вот и стал тут старо́й тут сряжатися:
Надеват-то латы богатырские,
Надеват он шляпу да на одно ухо́,
На право́м плече у него орёл сидит,
На лево́м у него черный ворон.
Да не видели старика, на коня когда скочил,
Не увидели: старик в стремена скочил,
А увидели: в чистом поле курева́ стоит,
Курева́ стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту пламя мечется,
У коня-то из ноздрей да искры сыплются,
А хвост трубашкой завивается.
Полетел да старо́й да во чисто́ полё,
Во чисто́ полё поехал да за бога́тырем.
Подъезжает старо́й да ко бога́тырю,
Заревел тут старо́й да во перво́й након:
«А куда ты же едешь, куда путь держи́шь?
Не воротишь ты на заставу караульную?»
А на это Сокольник да не ослушался.
Заревел тогда старо́й да во второй након:
«Ах ты летишь, ворона пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
Ах ты нас, видно, бога́тырей, ничем зовёшь!»
На это Сокольник да поворот дает.
Не две тучи столпилися —
Два бога́тыря тут да солеталися.
Задрожала тогда да мать сыра́ земля.
Они бились-хвостались да целы суточки,
У их палицы все да изломалися.
Они бросили тут бой да на сыру́ землю́,
Да и повыхватили сабельки булатные.
Они билися-рубилися да вторы суточки,
У них сабельки все да исщербалися.
Они бросили тут бой да о сыру́ землю́,
Да соскочили тогда да со добры́х коней,
Да схватились тогда они в охабочку.
Они бились-боролись да третьи суточки.
Да старого похвально да слово спутало —
Одна-то нога да поскользнулася,
А друга-то нога да подломилася,
А столкнул Сокольник его на сыру́ землю́,
Да разорвал он у его латы богатырские,
Да вытащил чинжалице булатное.
Замахнулся Сокольник да во белы́ ему груди́ —
Взмолился старой тогда Богородице:
«Пресвятая ты мать да Богородица,
Почему ты меня выдала
Черным во́ронам да на расле́ванье,
Лютым зверям да на раста́сканье?»
Вдвое-втрое у старо́го силы прибыло.
Сосвистнул он Сокольника со белы́х груде́й,
Соскочил он ему да на черны́ груди́,
Он разорвал его латы богатырские,
Да и вытащил чинжалище булатное,
Замахнулся Сокольнику во белы́ груди́ —
А в маханье рука да застоялася.
Он и стал его тогда он и спрашивать:
«Да какого ты роду, да какой племени,
А как же тебя зовут по имени?»
Отвечал Сокольник да такову речь:
«Когда был я у тебя да на твоих грудя́х,
Я не спрашивал ни роду у тя, ни племени».
Замахнулся старо́й да во второй након —
А в маханьи рука да остоялася.
Он и стал его опять да тут спрашивать:
«Да какого ты роду, да какой племени,
А как же тебя зовут по имени?» —
«Есть там за морем богатырица да одноокая,
Я ей буду сын, а отец у мня прихожий мо́лодец».
Скочил тут старо́й на резвы́ ноги́,
Схватил он Сокольника за белы́ руки́,
Поставил его на резвы́ ноги́:
«А ты будешь сыном, да я отец тебе».
[На этом месте исполнитель, певший всю былину с огромным увлечением, устал и дальнейшее передал
в кратких словах:] Сокольник едет к матери за проверкой, узнает от нее правду, сердится, убивает ее,
возвращается к Илье, спящему в шатре, и пытается убить его копьём. Илью спасает крест на груди.
Богатырь просыпается, убивает Сокольника, выбрасывает из шатра и снова засыпает.
(Зап. Колпаковой Н. П.: 5 авг. 1955 г., д. Абрамовская Усть-Цилемского р-на — от Чупрова Еремея Провича, 67 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.