Отец старо́го был Муромец, а мать — Анастасея Софеевна. Отец и мать его засеяли, он и родился.
Он у их рос до тридцати лет без ног, без рук, сидел на печке на муравленке, отец и мать его всё кормили.
Отец и мати его в то время, в зимнее время, разной работой занимались, а в летнею пору поля разнимали.
Целых тридцать лет сынок нездоров был.
Сидит он на печке на муравленке — отец с матерью дома не жили — сидит он на печке на муравленке,
старо́й козак Илья Муромец. И вот заходят три сиротины. «Здраствуй, говорят, старо́й козак
Илья Муромец». — «А, говорит, здравствуйте, калики убогие, сумки да переносные». И говорят калики:
«Старо́й козак Илья Муромец! Подай мило́сыню спасенную». Он и подал милосыню спасенную. Они и
говорят: «Старо́й козак Илья Муромец, вставай с печки со муравленки!» А он и говорит: «А и ой еси, калики
убогие, сумки переносные! Я сижу на печке-муравленке ровно тридцать лет. Я встать, говорит, не могу». А калики
говорят: «Вставай, старо́й, не омманывай!» Говорят до трёх раз, всё не верят ему. Старо́й козак Илья
Муромец, как они глазами взвели, вскочил с печки со муравленки. Откуда взялись руки и ноги у старо́го
козака Ильи Муромца.
Говорят эти калики убогие: «Спустись-ко ты в ренские погреба глубокие, налей цяру зелена́ вина́
и принеси к нам сюда». Вот он спускался и вино им поднял, не велику цяру, не малую — ровнёхонько
полтора ведра. И калики и говорят: «Ну-ка, выпей, Илья Муромец, эту цярочку в полтора ведра на
единый дух». Вот он и эту цярочку выпил на единый дух и не прикорчился. Вот он и подвыпил. А калики
его и спросили: «Много ли чуствуешь силушки?» А он и ответил: «Во мне силушки много-множество». —
«А ну-ко ещо, старой Илья Муромец, спустись в ренские погреба, подними цяру зелена́ вина́, не малу,
не велику, а в два ведра ровнёхонько».
Вот он и спустился, опять налил вина виногранного два ведра и подал. Калики опять приказали
выпить. Он и выпил. Они спросили: «Много ли чуствуешь могуты́-силы?» — «А во мне, говорит, силы
стало много-множество. Было бы в матушки во сырой земли столб от земли до неба, а в столбу колечко
золотое заверчено, поворотил бы нижний конец вверх, а верхний вниз». Эти калики говорят и в третий
раз: «Спустись ты, Илья Муромец, в ренские погреба, налей цяру зелена́ вина́, не малу, не велику —
в три ведра ровнёхонько». Вот он поднял третью цяру вина. А они и говорят: «Выпей-ко эту цяру в три
ведра». Вот он эту цяру выпил, третию-то. А калики его на третий раз спрашивают: «Много ли чуствуешь
могуты́-силы богатырской?» — «А во мне стало, говорит, силушки — половинушка».
Тогда он бросился в кут по милосыню. А вернулся — калик нет, двери не отворялись, а калики
потерялись. Старо́й же козак Илья Муромец выскочил на улицю, хотел калик догнать. На улице нет
никого. Выхватил из кармана трубочку подзорную, посмотрел в поле, где отец и мать в поле занимаютса.
Тогда же он в тое побежал дубьё рвать. Стал он из земли дубьё рвать-крошить со всем с кореньём.
Отец-мать тридцать лет поле рознимали, а он в три часа поле очистил, старо́й козак Илья Муромец,
ихнее дети́ще. А отец-матерь увидали: «Экой бога́тырь их поле рознимает». А он в то время забежал
в и́збу, лёг на койку, где отец с матерью спят, отдыхать. Вот отец и мати пришли, зашли с поля в и́збу,
а на кровати их сын спит, старо́й козак Илья Муромец. Вот отец и мати поймались ему на шею
и заплакали: откуда ему Бог руки-ноги дал? Тогда же он сказал: «Не плачьте, отец и мать, дал мне
руки-ноги Бог». Вот он тогда на ноги стал.
И стали из города приходить посматривать старо́го козака Илью Муромця. Он тогда и говорит,
старо́й козак: «Отець мой родитель, поеждяй в стольной Киев-град, купи бурушка троелеточка» (по-нашему
— коня). Вот тогда отец его Егор Тимофеевич пошёл в стольный город Киев-град (такой же, как
Питер был). Вот отец сходил в город и купил там коня, бурушка косматенького троелеточка. Илье
Муромцу конь занравился. Вот Илья Муромец коня взял и дал отцю денег тридцать златни́ц злата
и серебра.
Тогда же старо́й козак Илья Муромец оседлал своего коня, обуздал, поеждяет в чисто поле, пробует,
каков конь у его. Вот сколько ли поездил, долго ли, коротко ли — приеждяет к своему отцу Егору
Тимофеевичу. Тогда же он, старо́й козак Илья Муромец, снимает доспехи богатырские, палицу буёвую
и все шелко́вые арканы, копьё долгомерное и саблю вострую. (Товарищщы носят шашки, а бога́тыри
сабли.) Ставил своего коня и кормил пшеном белояровым.
Вот он тогда, козак Илья Муромец, коня спустил и роздёрнул шатёр белобархатной (у русских
бога́тырей белый шатёр, у чужих — чёрный).
И заходит Илья Муромец в свой белой шатёр, поставил столики дубовые, роздёрнул скатерти
белобархатные. Тут старо́й козак Илья Еремеевич попил, покушал, стал во полухмелю́. Вот старо́й ложился
спать и заснул сном бога́тырским. Спал старо́й в шатре двенадцеть суточек. На тринадцатые сутки старо́й
пробужаетца. Одевался, вымывался ключевой водой, утирался чистым тонким полотенцем, молилса Господу
Богу, сел, попил, покушал за столики дубовые. Выходит старо́й козак Илья Муромец вон на улицу
и имал своего добра́ коня. Садилса на добра́ коня и отправилса старо́й козак к отцу-матери в свой
родимый град.
Вот он приехал к отцу-матери. Снимали отец-мати со добра́ коня старо́го козака Илью Муромца.
Заходил старой к отцу с матерью. Прожил с ними месяц, более. Вот он задумал ехать. Говорит отцю-матери:
«Сдумал я ехать в стольный Киев-град». Вот он отцю в ноги пал. Отец и спустил его. Вот он и матери
родимой Анастасеи Софеевны в ноги. Анастасея Софеевна не спущает: «Не езди в стольной Киев-град,
не дам благословения». А он лежит, и плачет, и просит. Ну, она и спустила. Только говорит:
«А подорожных людей не убивать, а безвинных не ворошить!» Мати его подняла с полу. Он и вышел, старо́й
козак Илья Муромец, на улицу. Он и клал двенадцать подпругов на коня, штобы конь из седла не
выронил, а тринадцатую клал через кониную степ для всякой всячины. Собралса народ смотреть, много
народу скопилось, хотят смотреть поездку Ильи Муромца, как он поедет. Нихто не мог увидеть, как
старо́й скрылса из глаз, уехал из города. Скопоти́л все желты пески́ макарьевьски: курева́ идёт, дым
столбом вали́т. Вот старо́й козак Илья Муромец — не видать сходима красна солнышка: всё чисто
скопоти́л, всю землю матушку.
Вот, значит, какое дело.
Тогда же старо́й козак Илья Муромец выехал в поле, по полю трое суток ка́тит. Подъеждяет он
к дубову́ столбу на трактово́й дороге, а на столбу золоты подписи велики подписаны. Старо́й козак Илья
Муромец близёхонько подъехал и видит: «По премо́й дороге ехать — быть богатому. А по лево́й дорожке
ехать — быть женатому. А по право́й дорожке ехать — быть убитому». Вот Илья Муромец и призадумался;
«А на што мне, старо́му, на ста́ры дни богачество, на што злато-се́ребро? А шё мне, старому, женитися?
А женитьця на ста́ры дни — чужа́ коры́сть. (А он еще не старой, тридцеть лет.) А поеду я по той
дорожке по правой, где мне быть убиту». Вот старо́й козак Илья Муромец отправилса в стольной
Киев-град по той дорожке, где быть убитому.
Вот он долго ли, коротко ли ехал, больши́ те речки плавуно́м плывёт, а мелкие речки промеж ног
берёт. Вот он приехал во чисто́ поле. Много в чистом поле стоит силы-армии. Стоят разбойники-подорожники.
А эта дорога запала-залегла ровно тридцеть лет. Никто по ней не езживал. Вот заезжяет старой
Илья Муромец в эту армию, в самую серёдочку. Остановил коня в самой серёдочке. И говорит-то козак
Илья Муромец: «Уж вы здраствуйте, удалы добры молодцы, всё сыновья-дети отечские!» Они ему никакой
ответ не дают. Вот они начали друг дружку глазами помаргивать, хотят Илью Муромца убить.
А Илья Муромец на коне сидит, ни к чему не ведает. Он и говорит: «Уж вы удалы добры молодцы,
сыновья-дети отечские! Уж и взять с меня, старого, нечего. Есь у меня сорок кале́ных стрелочек,
и кажная стрелочка стоит по рублику, и всего-то это выйдет сорок рубликов. А есь у мня с собой пухов
колпак, если продать, стоит он петьсот рублей. А есь у мня с собой кунья шуба. Конь у мня простой —
без числа-сметы нет, сколько стоит». Вот эти розбойники-подорожники хотят старо́го убить, голову
срубить. А отец-мать благословения не дали людей убивать.
Вот Илья Муромец снимает тугой лук и кладёт калену стрелу́ в туго́й лук. И спускает калену́ стрелу́
во чисто́ полё во матушку во сыру́ землю́. Залетела эта стрелочка в сырой дуб. И был этот дуб вышиной
в десеть сажен, а шириной в три охвата мусьские. И залетела калена в дуб, и весь дуб раскро́шила
в мелкие <дребезги>. От этого страху от великого все разбойники пали на землю и лежали трое сутоцек.
А старо́й козак эти трое суточек всё на коне высидел, ждёт, как <встанут>. Тогда на четвёртые сутки все
проспались, встали на резвы́ ноги́. Вот тогда эти разбойники все кланяютця старому козаку Илье Муромцу.
Говорит старо́й козак Илья Муромец: «Уж вы ой еси, разбойники, удалы добры молодцы! Будете вы
подорожничать, с онного раза́ сниму у всех головы с плеч, всех побью».
Ну, вот, ланно, хорошо. «Обернитесь вы на восточну сторону, помолитесь вы Богу и станьте добрыми
людьми, не подорожничайте, и я тогда вас прощу». Вот они тогда стали, помолились Богу на восточну
сторону: «Што и станем мы, разбойники-подорожники, станем стоять за веру за крещёную».
Тогда старой козак Илья Муромец оставил их в живых и сам поехал от их прочь.
Долго ли ехал, ли коротко, доехал до большого болота зыбучего, тут был калинный мост. По тому
мосту русьские бога́тыри ездили всё. Некоторые мостовины по этому мосту выгнели, некоторые свалились.
Вот он тогда спустил коня во чисто поле. Начал ладить мост. Этот мост, мостовинки он повыст[л]ал,
столбики повыстановил, а мост весь повыладил. На столбы́ разных птиц повысадил. Тогда вскочил старо́й
козак Илья Муромец на добра́ коня и отправилса опять в путь-дороженку по этому мосту. Долго ли
коротко ли ехал. Едет по чистому полю, коня не поит, не кормит и сам не ест, всё едет в путь-дорожку.
Вот он долго ли, коротко ли ехал. А тут Соловей-разбойник, самый главный подорожник, на дубах на
великих гнездо свито. Не допускал он на двенадцеть вёрст, страхом-рёвом людей убивал.
Тогда же Соловей Рахматович засвистел по-змеиному, заревел по-звериному. У старо́го козака Ильи
Муромца конь на все четыре коленца пал, а старо́й сидит. Тогда старо́й вытаскивает пле́точку шелко́вую,
коня одёрнул шелко́вой пле́ткой; скочил он на резвы́ ноги́, по-ста́рому стал. Тогда старо́й козак Илья
Муромец сымал со плеч туго́й лук свой, лук подорожной. И стрели́л он по матушке сырой земле
в сторону, где Соловей сидит. Перву-то он стрелочку не до́стрелил, ниже она ушла; кладёт он другу в лук,
стрелят во матушку сыру землю. Другу-то стре́лочку стрели́л, прома́ху опять сделал. Кладёт он тре́тью
стрелочку в туго́й лук и метит в Соловья Рахматовича — и спустил калену́ стрелу. Полетела калена́
стрела и залетела Соловью прямо в пра́вой глаз. И полетел Соловей Рахматович со тех дубов с матерящих
со великих на матушку на сыру́ зе́млю. А старой козак начал пого́нивать коня к Соловью-разбойнику,
и подгони́л, и схватил за бе́лы руки, и завезал к седлу, и подвесил нога подверх, головой испод, так его
и везёт.
Вот едет к егову́ двору, где его жена. Дети малые бегают, играют. Прибежали, говорят: «Мамонька,
едет наш тятя, везёт русьского богатыря — ноги наверх, головой испод». Тогда же мати говорит:
«Нет, дети мои любезные. Едет Илья Муромец, везёт вашего татетку головушкой испод, ногами вверх».
(Она уже знает.)
Вот Илья Муромец подъеждяет к их высоку терему. Там стоит столб, на нем три колечка. Одно
колечко менно, друго серебрено, третье золото. Он за все три колечка коня завезал. Заходил тогда
в палаты ейны кнеженецкие поганые. Ихним богам Богу не молитца, целом не бьёт и головы не гнёт.
Тогда сейчас дети малые и сама она в ноги кланяютца: «Прости нас, старо́й козак, мы виноваты, что
подорожничали». Старо́й козак простил, не убил понапрасному егову жену и детей. У его ещо были три
дочери змеи́. Две дочери пришли, простились, старо́й их не убил, а третья́ не пришла, спряталась. Тогда
старо́й козак Илья Муромец вышел на улицу, сел на коня и ладит поеждять. А у их было трое ворота́
подмазаны. Вот старо́й под эти ворота́ подъехал. Вот он проехал эти ворота, што двое сестер простились,
а под третьи подъехал, — сам и конь полетели в яму. А у коня были под собой бумажные крылья, старо́й
и не знал, он и поднялся и удержался. Тогда он заскочил в ейный шатёр, она в ём и сидит, некуда ей деваться.
Заскочил в шатёр, схватил за волосы за долгие за женские и хватил ее о пол. Тут ее убил, разлетелись
ее косья по матушке по земле, а тых оставил в живых.
Вот тогда старо́й козак поехал в стольной Киев-град. (Раз поехал, нужно доехать.) Долго ли,
коротко ли ехал, одержал коня, заехал на высо́ко место, на холм. Посмотрел в трубочку подзорную во
все стороны, где стольной Киев-град. Вот он тогда посмотрел под сторону под летнюю — стоят одни
поля́ зелёные, одни луга прекрасные; поглядел под сторонушку под западну — увидел сне́ги глубокие,
ничего не увидел, ничего не знаменуетця; поглядел он под сторону под зимнюю — увидел там большие
велики льды непроходимые. Потом посмотрел в тёплую сторону — стоит стольной Киев-град. В знамена́х
знаменуетця, в трубочку оказуетця. Тогда старо́й козак Илья Муромец сел на коня и поехал вперёд.
Поехал до Киева-града.
Долго ли, коротко ли ехал — доехал до Киева-града. Ворота все поняты, стены все повыкладены,
штоб в город никто не проехал, всё закреплено. Да тогда старой козак Илья Муромец одёрнул коня:
«Неси меня, конь, через стены городовые!» Хватил он плёточкой шелко́вой. Скочил конь через крепости
городовые, да вот тогда старо́й козак по городу едет. Заеждяет к дворцю хрустальному кнеженецкому.
Заеждяет в ограду. В ограде столб, на столбе подписи подписаны, золоты буквы: «За менно кольцё
везать людям мещанам городовы́м, крестьянам всем; а за серебрено кольцё везать людям торговыим,
купцям всем, людям чиновныим; а за золото кольцё везать кнезьям, русьским бога́тырям, поленицям
преудалым». А Соловей Рахматович всё у седла висит, всё живой ещё. Соскочил тогда старо́й со добра́
коня, сымает шелков повод, снимает доспехи богатырские, все сбрую лошадиную. Вот старо́й Илья
Муромец насыпал пшены-муки белояровой, налил баско́й воды медляной, наложил шелково́й травы.
Тогда заходит старо́й козак в палаты кнеженецкие, поклон-то он ведёт по-учёному, а молитву творит
по-писа́ному, на все на четыре стороны покланяетца, князю и кнегине в особицу. У князя почестен пир,
народу много-множество. Тут вси кнези́, русьские бога́тыри. И вот князь Владимир его принимает.
Сымает с его дорогу́ шу́бу ено́тову. Посадил его за дубовой стол за пере́дний. Вот его начали спрашивать:
«Откуль, добрый молодец? Куда путь правишь?»
Вот и стал рассказывать: «Еду я из города Карачаева, зовут меня старо́й козак Илья Муромец».
Вот и стали его спрашивать: «Покуль ехал, какой дорожкой?» — «Я ехал той дорожкой премоеждею,
и всех видел я разбойников и всех подорожников. А ежели вы не верите, я привёз Соловья Рахматовича
с собой». — «Ну, если привёз, так неси с собой Соловья Рахматовича». (Все ведь добрыи князи́,
бога́тыри, и я там был, под поро́гом сидел.)
Вот тогда он и занёс, старо́й, Соловья в избу. Все на Соловья смотрят, у Соловья стрела́ так в
право́м глазу́ и сидит, кровь бежит. Князь и говорит: «Старо́й козак Илья Муромец! Я на веку не слыхал
свиста соловьиного, рёва змеиного, пусть Соловей засвистит, заревёт». Ну, вот, ладно, хорошо. Старо́й
козак и приказывает: «Засвисти, Со́ловей, в по́лсвиста, зареви в по́лрева по-соловьиному да по-змеиному».
Ну, вот, значит, он и заревел, засвистел во весь свист. Только весь княженецкий дворец задрожал.
И заревел по-змеиному во весь рёв. Все попадали. А кнезя да кнегину Илья Муромец за руки держал,
так они дрожали.
Вот всё это время прошло, народ стал шевелитьця. Илья Муромец схватил Соловья Рахматовича
и потащил вон на улицу из палат кнеженецких. Вытащил, бросил о землю, тут он и убил.
Вот он тогда зашёл на почестен пир. Вот тогда стали подпаивать зелены́м вином. Подле право́й руки
сидит Самсон Колыбанович, а подле ле́вой руки — Дунай сын Иванович. Вот народ стал на пиру все
пьяные. Отецькой сын хва́стат золото́й казной, а новой хва́стат высоким теремом. Вот тут на пиру
доспелись, народ пьяный, все розошлись кто куда на улицу, в чисто поле, сделали шатры и легли спать.
Бога́тыри-то спят, а курзы́-мурзы́ городо́вые стали князю сказывать: «Старо́й шибко хвастат: „Я все
дороги проехал, приехал в стольной Киев-град. Стольной Киев-град весь возьму, силу всю повысеку,
кнезя́ Владимира возьму в работники, а кнегину-государыню возьму за себя замуж“». Тогда же князь
Владимир крепко осердилса. А кнегина этого дела не знает, ещё спит. Владимир-князь приказал:
«Курзы́-мурзы́, копайте яму долину сорока́ локот, и в ширину сорока́ локот, и в глубину сорока́ локот,
и посадите старого Илью Муромца в эту яму со всем с конём. Накладите шлеги железные наверх,
положьте плиту зелезную на эти матицы. Навалите матушки сыро́й земли́. А на матушку сыру́ землю́
навалите ди́кого камня серого. (А старо́й в поле спит, ничего не знат.) И залейте всю цементом. Тогда
придите ко мне обратно». Вот они пришли обратно. Старо́го посадили, он сидит лет тридцать. Думают —
помер. А кнегина свет государыня доспела подкопы, и она там поила-кормила его тридцать лет, и никто
не знал.
Вот на этот город нашла сила-армия несметная, поганая. Поганый Идолишше приеждяет. Приходит
посол: «Пусть князь со мной добром мирится, а кнегину замуж за меня отдаст!» (Вот какие разбойники-подорожники
пришли!) Вот пришла сила, а князь сильно запечалилса: некого послать воевать.
А кнегина подошла и говорит: «Дозволь мне слово молвить супротив себя. Ой же ты солнышко Владимир-киязь!
У нас живо́й в яме сидит Илья Муромец». А Владимир собрал силу большую против Издолишша,
никто не может одолеть. Ну, вот князь и приказывал: «Курзы́-мурзы́, идите откапывайте Илью
Муромца и ведите ко мне на лицё, буде живой». А князь думает: «Какой бога́тырь! До сих пор живой
в земли́». Вот пошли, камень свалили, плиту сняли. Сидит Илья Муромец на дубовом столе, на столе
книга Евангелье, и читат старо́й, сам бел, и конь бел. Вот эти курзы́-мурзы́ кланяютца: «Просит тебя
солнышко
Владимир-князь, тебя на почестен пир». А старо́й головы не поднимает, не гнёт, сидит, читает книгу
Евангелье. Тогда роскопали яму. Курзы́-мурзы́ пошли к Владимиру и сказали: «Да, действительно,
Илья Муромец сидит, читает книгу Евангелье, челом не бьёт, головы не гнёт, своей буйной головы
о стол. Сам бел, как бел ку́ропат, сам бел, и конь бел».
Князь поехал на лошади, кучер повёз. Не подымат старо́й буйной го́ловы, ничего не разговариват.
Вот приехал и начал рассказывать всем русьским бога́тырям и своей кнегине. И говорит кнегины:
«Ты, моя хозяйка, пойди, попроси, может послушает тебя, подымет свою буйну голову, приедет на
почесен пир».
Ну, вот кнегина и поехала. Кучера тоже повезли. Вот она подъехала, с коляски слезла и подошла
к этой ямы. Вот подошла, кланяетца: «Здраствуй, старо́й козак Илья Муромец! Напала на наш град
рать-сила несметная, хочет весь град огнём сожгать, весь народ полонить, меня взять в куфарочки.
Не можешь ли оборонить стольной Киев-град?» Тогда старо́й козак Илья Муромец вскочил на резвы́
ноги, пал кнегины в ноги и говорит: «Рад, кнегина, тебе служить, еду в ваши палаты княженецкие,
к кнезю Владимиру на почесен пир».
Вот кнегина не успела приехать, а Илья Муромец уж едет на своём коне ко ласкову князю Владимиру,
опять к тому столбу, опять привезал коня.
Опе́ть зашёл, поздоровался, и его посадили в передний угол на то же место, где он сидел, когда из
города своего от отця-матери уехал.
Тогда князь говорит: «Ой же ты, старо́й Илья Муромец! Стена наша городовая, дума наша крепкая,
задвирочка наша золочёная, пособи нам горе мыкати!» А старо́й говорит: «Ой же ты, князь Владимир!
Не со мной ты пил-кушал, не со мной думу думал, а с погаными татарами кособрюхими». Подошла
кнегина и говорит: «Пожалей, старо́й козак Илья Муромец! Заступись за наш стольной Киев-град.
Побей, покоси силу-рать несчётную, поганую!» Вот как кнегина и сказала, все русьские бога́тыри от
князя вон пошли. Вот все они ошати́лись в поле, в оно́м шатре двое, в оно́м — трое.
Долго ли, коротко ли спали, все собрались в онно́м месте, начал старой с ними толковать. Говорит
старо́й всем русьским бога́тырям: «Вот таперича я, говорит, поеду в поле один, послушаю силу великую.
А вы ждите, слушайте. Тогда я буду косить силу-армию несче́тную. Зазвонит моя сабля вострая, забрякат
моя поклю́шка золочёная (у сабли́), тогда не ездите во чисто́ поле. А буде не забрякат моя сабля вострая,
не зазвонит поклю́шка золочёная, — выеждяйте ко мне в поле чистое, помогите, пособите косить армию
великую». Вот тогда старо́й и поехал в поле. А бога́тырь Самсон и другие к земли́ приникли, ушми́
припали.
Старо́й заеждяет в серёдку силы-армии несчётной поганой и начал косить-рубить силу-армию
несчётную безобразную. Зазвонила сабля вострая, забрякала поклю́шка золочёная. Тогда не поехали
к старому пособлять. Вот старо́й косил силу-армию татарскую суточки без питеру, без едеру, безо сну́.
Ну, вот, ланно, хорошо. Остальные бога́тыри выехали рубить, всех покосили, остальные, кто мог, на
кораблях ушли. Вот тогда перекосили, стоят, толкуют, кони побрели. Вот тогда в поле выехали, свалились
в шатёр спать. А в городе флаги весе́лы навесили, кабаки новы царе́вы отво́рили — вино пить безденежно.
Вот эти бога́тыри вставали на резвы́ ноги, умывались ключевой водой, Богу молятца, утираютца
чистым белым полотенцем. Тогда в город приехали, заеждяют в новы царевы кабаки, стали пить вино
безденежно. (Тут и конец.)
(Зап. Астаховой А. М.: 20 июля 1929 г., д. Климовка Усть-Цилемского р-на — от Торопова Павла Ивановича, 57 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.