Илья-то Муромец сиднем сидел тридцать три года. Пришли к нему калики перехожие, а отца-та
и матери дома не было, на пожне корни ворочали. Они и говорят ему: «Полно, Илья, нежиться, подай нам
чару меду сладкого». — «Что вы смеетесь надо мной? Я ведь тридцать три года сиднем сижу, ни руками,
ни ногами не владею». — «Сойди, подай меду сладкого!» И на третий раз говорят ему: «Полно, полно,
Илья, нежиться, неси меду сладкого!» Илья, как птичка, соскочил. Соскочил с печи, побежал в погреб,
принес меду. Они дали сперва ему пить и спрашивают: «Много ли силы чуешь?» — «Много», —
говорит. — «Неси еще цару зелена вина!» Подали ему, выпил Илья чашу, всё до дна. «Много ли чуешь
силы?» — «Был бы столб, а на ём кольцо, за что ухватиться, дак я бы перевернул мать сыру землю». —
«Много, — говорят, — силы-то наделили». Опять подали ему меду, выпил он, калики и спрашивают:
«Много ли убыло силы?» — «А силушка стала половинушка, половинушка стало силушки». — «Тебе,
Илья, и того хватит. На битве тебе смерть не писана, не убьют в бою-то». — «А на чем я поеду, у меня
коня нет, а дома я сидеть не буду». Калики сказали: «Купи жеребенка вшивого, паршивого, тот тебя
заможет, другой не заможет».
Пошел Илья, купил вшивого, паршивого, худущего жеребенка. Куды поезжат с таким? Пустил его
в поле пастись. Три дня покормил, дак не узнал. «Ты ли?» — спрашиват. — «Я, — говорит, — отъелся.
А ты-то, такой ли был?» Три дня ведь прошли, он-от сбегал на поле, все коренья очистил. Трое суток
прошли, он поехал дорогою прямоезжею. Залегла дорога прямоезжая ровно тридцать лет от того Соловья-разбойника
Будимировича. Сидит он, собака, на девяти дубах. А Илья-то клятву клал: до Киева-града
не вынимать чтобы стрелы и лук. А к дубу подъехал — зашипел Соловей по-змеиному, засвистел
по-соловьиному. Конь-то у его на коленки пал. «Что ты, собака, травяной мешок, не слыхал ты
шипу змеиного, а посвисту соловьиного?» Илья стрелил, дак Соловья прямо в правой глаз угодил.
А Соловей сошел, прямо пал кубарем. Кубарем пал, дак он его приторока́л ко стремени кривого-то да
и поехал. Дочери выскочили (мимо дома Соловья-то разбойника ехали) да и говорят: «Папа едет, русского
богатыря везет». А мать посмотрела и говорит: «Несите подарки да золото, то отца какой ле
незнакомой человек везет». — «Да нет, то папа русского богатыря везет». Подъехал Илья. «Не надо
мне подарков», — говорит.
После подъехал к Чернигову, а у Чернигова сила-армия татарская. Он опять татар выбил.
Они вынесли ему подарки. «Не надо, — говорит, — отдайте сиротам». Тоже приехал в Киев-град, вошел
в палату, стал на середину, поклонился всем, а князю с княгиней в особинку. Это Чурила-то Пленкович
говорит: «В очах детина завирается, кого-сь ограбил, дак пришел чужого одел». А Илья говорит:
«Посмотрите, князь, мою удачу богатырскую: залегла дорога ровно тридцать лет, а я тебе во двор Соловья
привез». Князь вышел, увидел Соловья и говорит: «Посвисти». А Соловей говорит: «Не твое пил-ел,
не тебя и слушаю». Илья и велел Соловью засвистать вполголоса, а он засвистал во весь свист.
Все и попадали, князя-то и княгиню он под полу взял, дак не упали. Он убил Соловья: не мотай добрых
людей, не сироти детей.
Стал Илья служить верой-правдой князю Владимиру. Калин-царь подходил войной, дак его не случилось.
Как кречет, летит Илья, едет. Приехал от Калина татарин. Говорит, требует, чтобы всё отдали,
дак ведь силы-сметы нет. Калика перехожая Иванище какой ле богатырь был. Встретился
с Ильёй, рассказал ему. «Ты, Иванище, силой боле меня, а удалью хуже меня». Не дават ему Иванище
сапоги, в них бриллианты были, дорогу показывали. Илья взял платье каличье, а Иванища привязал
к коню. А сам прибежал в Киев-град. Там никого не пускали милостыню просить. А он пришел и
заревел под окном: «Подайте милостыну Христа ради». А Идолище сидит у князя Владимира и говорит:
«Я вам запретил, чтоб сироты не ходили». А Илья в комнату зашел. Идолище спрашиват: «Какой у вас
Илья, много ли есть да пьет, много ли кушает?» — «Как и я, калека». — «А я вот по семи ведер пью,
по быку кушаю». — «У моего батюшка была корова обжорлива, обожралась корова и лопнула». Идолищу
это обидно показалось, кинжал в Илью всадить хотел. А Илья увертлив был, нож перехватил и в его
всадил.
Князь послал его просить сроку на три дня, чтоб панихиду отслужить. Илья пошел. Он просил
сроку на неделю и на три дня, а они не дают. Илья говорит: «Не даете, дак всех переколочу, лысой бес».
Его связали, стал ему Калин-царь в очи плевать, дак не поглянулось (нам бы и то поглянулось, а то
так). Схватил он татарина: куда махнет — улица, перемахнет — переулочек. Крепок татарин —
не ломится, крепок — не ве́рнется. Всех перебил, не знали, куда бежать, заклинаются: «Чтобы нам боле
в Киеве не бывать!».
Потом ездил, ездил, он ведь не жонат был, поехал в поле поляковать. Одно время просмотрел
заставу, молодой богатырь какой ле проехал. Добрыня отказался ехать за им: «Некем мне, старику,
замениться, надо стряхнуться». А едет Сокольник, лютой паляницы сын, стали биться. Подвернулась
нога у Ильи, пал он, а Сокольник на грудь сел. Вынул Сокольник нож, хочет вынуть ретиво сердцё.
Илья думает: «Мне на поле смерть не писана». Он ему стукнул, тот улетел выше дерева стоячого, ниже
облака ходячого. Сел Илья на него: «Чей ты сын, какого отца-матери?» Тот не сказал. Распорол Илья
ему груди белые, а на руке повязка была, сын его был. Убил сына-то.
А потом он на Святые горы поехал. Увидел богатыря, а конь-от ему и говорит: «Берегись, ядрен он,
затопчёт тебя и меня, не могу против его коня, заберись на дерево». Он влез на дерево. Едет Святогор
да ящик хрустальный возит, а в ящике жена его. Сел под дерево закусывать, потом он отдыхать лег,
а жена косы заплетать села, да в зеркале и увидела Илью. Увидела и говорит: «Он тебя убьет, я тебя
и с конем в корман положу». Святогор трое суток ездил и не знал, конь спотыкаться стал. «Что ты,
волчья сыть, не замог носить меня?» — «Я тебя и жону носил, а теперь с богатырем и конем ношу».
Он вынул, Илья ему поглянулся. Побратались.
Поехали на Святые горы. Нашли гроб. «Илья, ляг, не тебе ли сделан?» Илья лег. Широк и глубок
ему гроб, велик очень. Святогор лег — по ём как раз, да и доска тут. «Илья, закрой меня». — «Что ты,
как ето!» Тот не закрыл, он сам натянул, дак доска сама приросла. «Руби, Илья!» — «Меч мой
не берет». — «Руби моим мечом!» — «Дак силы нет». — «Пей, у меня пена потечет».
Хлопнул Илья три раза: и поперек обруч стал, а вдоль обруч нарос. Илья заплакал: «Вот сам себя
ты захоронил». Самый сильный богатырь всё по Святым горам ездил, мать-земля не носила. Ездил Илья,
наехал на погреб с золотом и серебром. «Куда мне с золотом и с серебром?» Взял и церковь поставил.
Приехал к князю, у ёго гостьба. И Илью не признали, оборвался ездил-то. «Где мне место?» —
«Да вон в запечьи, где скоморохи». Он как двинул — все железные-то стулья поломал. Князь говорит:
«Ты это для чего? То для богатырей было изготовлено. Уходи!» Он ушел да с голями стал по маковкам
стрелять. Что наделал-то! Князь похватился: кого к Илье послать? Добрыню послал. Добрыня боится:
«Смерть моя, спереди подойти — убьёт! Как быть?» Подошел Добрыня сзади: «Брателко названый,
не оскорбись, князь тебя не узнал, пойдём на пир». — «Ты пришел обходительной, а то я бы убил».
Пошли. Князь Владимир всё разгневался опять снова. Приказал его заточить во глубок погреб и засыпать
песком, чтоб никто не заходил.
Три года прошло, како ле войско пришло. У князя Владимира дочка была хорошая. Прокопала ход
и носила пищу Илье. Стал князь тужить. Княгиня и говорит: «Пойдём, может, Илья жив». —
«Дура баба, волос долог — ум короток». Дочка тоже говорит: «Пойдём, папа, может жив Илья-то».
А богатыри-то в то время уехали все, как Илью-то князь посадил, испугались, что и им то будет.
Пришли, а он сидит, и свечка горит. Князь в ноги пал. А он говорит: «За тебя не иду, за царицу не иду,
а знаю, за кого иду». Потом поехал к етому кресту, приехал, где церковь-то стоит, тут и умер.
(Окаменел, так говорят, а кто его знает? Говорят вот, в церкви лежит, а сапоги на ём разны делались, всё меняли. А в третей или четвертой год подметки подбили, дак не стал ходить-то.)
(Зап. Митрофановой В. В.: июль 1956 г., д. Качгарт Нарьян-Марского р-на — от Марковой Софьи Степановны, 78 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.