Как во той-де во Нижной Малой Галицы,
Как во той-де Корелы пребогатоей,
Кабы жил там Степан да он состарилсэ,
Как ище того Степан скоре́ представилсэ.
Как осталась у его да молода жона,
Молода-та жона да чадо милое,
Как ему-то ле было как названьицо —
Абы был он ле Дюк ыще Степановиць.
Как прошло тому времецька семнадцеть лет,
Говорил он своей да ро́дной маменьки:
«Уж ты ой еси моя мати́ родимая!
Уж ты дай-ко-се мне благ̇ословленьице,
Кабы съездить-сходить мне [в] стольной Киев-град,
Посмотреть мне кнезя́ да со кнегинаю,
Посмотреть-то мне русскиих бог̇а́тырей!»
Говорила ему да мать родимая:
«Ты не езди, моё да чадо милаё,
Ты не езди-ко ты да в стольной Киев-град —
У цяря-та живут пиры омманчивы.
[Там похвастаёшь ты да...]
Ты напьессе тог̇ды да зелена вина,
Ты похвастаешь тогда да золотой казной,
Ты похвастаешь тогда еще добры́м конём,
Ты похвастаешь ище сило́й могучёей».
Говорит он на то да родной матушки:
«Я поеду сейчас да в стольной Киёв-град!»
Как дала она ему благ̇ословленьица:
«Ах, поедёшь ты, чадо мое милоё,
Ты не пей-ко ле там да зелена́ вина,
Ты не пей-ко-се там да пива пьянаго,
Ты не хвастай-ко там да золотой казной,
Ты не хвастай-ко там ыще добры́м конём,
Ты не хвастай-ко ты да платьём цветныим —
Ты похвастай-ко мной, да старой матерью».
Походил тогды Дюк да на конюшен двор,
Выбирал себе коня да троелеточка,
Надевал ему уздечку шелку шемохацкаго,
Надевал ему седёлышко сверькальскоё,
Он садилсэ тогды да на добра коня,
Поежжал он тогда да в стольной Киёв-град.
Он приехал ко князю ко Владимеру,
Как ко той до ему да гринни княжонецкоей.
(Это-то я пробрасывал тогда, забыл онново, так.)
Он подъезал ко гринни княжонецкоей,
Как к тому-де столбу ище дубовому.
Ак у того-де столба да у дубового
Как завеньчено было три колечика:
Как первоё-то колецько было менноё,
Как второё-то колецько как серебрено,
Кабы третьё колецько позолочено.
Тут были ведь подписи подписаны,
Уж как были й-де по́дрези подрезаны:
Кабы простые-то ле люди крестиянскея
Кабы вежут добрых коней к колечику,
Как к колечику вяжут они к менному;
Как богатые люди ище приедут,
Они вяжут кольцо ище серебрено;
Как богатыри-те как ишче приедут,
Они вяжут за колецико золо́чено.
(Три колечика, дак разны приежжают да завязывают.)
Говорит-то ведь Дюк ыще Степановиць:
«Я в своей-то ле Нижней Малой Галифты,
Я ведь там-то живу я ведь простым мужиком;
А в своей-то вот Нижной Малой Галицы,
Я ведь там же живу ище добрым купцом;
Я своей-то в ле в Нижной Малой Галицы,
Я живу-де ведь как да я великим князём».
(Я, говорит, сам всё один соуправляю, дак!)
Он завязывал коня да за колецика,
Как за все-те он три да ён зав’язывал.
(Как он все будто и исполнял, он все колецика поводом продёрнул.)
А князя́-та Владимера в доме не слуцилосе,
Кабы ушли они-то ведь в церкву божию
Как служить-то обедню воскресенскую.
Там походит ле Дюк да во божью́ церькву,
Он заходит-де Дюк да во божью́ церькву,
Он крест-от кладёт да по-учёному,
Он молитву творит полну́ Исусову,
Кабы поклон-от ведёт да по-писа́нному,
Он стаёт тогда подле князя по Владимера,
Тут приходит ему...
(От приходит ему..., как жо, от забыл... Уже надумалось! Дак можно отдохнуть ведь.)
Приходит ему Чурило да блада Клёнковиць.
«Уж ты ой еси, удалый доброй молодец!
Ты с какой-де страны, да ты какой земли,
Ты какой-де земли, ище какой Орды,
Уж ведь как-то тебя да именём зовут?»
Отвечал на то ле Дюк ыще Степановиць:
«Ат не то-де поют, да здесь ведь слушают,
Как поют здесь ведь службу воскресенскую».
Кабы концилась тогда служба воскресенская,
Как Владимер-от князь берёт Дюка́ Степанова
За праву́ю руку́ ище́ за белую,
Он ведёт его во гридню княжонецкую.
Он устроил тогда он еще пир богатыи
Как для тех-то бояр да толстобрюхиих,
Как для тех-то кресьян да православныих,
Как для тех-де он русскиих бога́тырей.
Кабы все на пиру да напивалисе,
Кабы все на честно́м да наедалисе,
Кабы все-то сидят да пья́ны-ве́селы,
Как один-то ле Дюк сидит нецем не хвастает.
Подходил ему солнышко Владимер-князь:
«Уж ты што же, уда́лой до́брой молодец,
Уж ты што же ле, Дюк да наш Степановиць,
Почему же нецем да ты не хвастаешь?
Наверно, рюмки вина те не доходили,
Винно, пивныя чяры не доношены?»
Отвечаёт на то да Дюк Степановиць:
«Мне как винны-ти чярочки доношаны,
Уж мне пи́вны сто́каны все дохо́дили».
Ат на то ведь нынь солнышко догадлив был,
Он спускалсэ сейчас да во глубок погреб,
Наливал он ведь чяру зелена вина,
Не вели́ку, не ма́лу — полтора ведра,
Заносил он ведь Дюку-то Степанову.
Как берет-то Дюк Степановиць чярку во праву́ руку́,
Кабы пьёт эту чяру к едину́ духу́,
Он калачиком...
Да и сам-то к тому да приговаривал:
«Окатило моё да ретиво́ сердцо́,
Обвеселило мою да буйну голову».
(Цярка поря́доцьня, дак он(и) веселой стал!)
А говорит тогда да Дюк Степановиць,
Он закусывать калачик ишепчонинькой,
Абы сам-то себе да приговариват:
«Аж у мня-то у родимой ище маменьки
Как калачики у мня да ище хорошии,
Как(ы) подики у мня ище медяныи,
Как помёлышка у нас ище шелковыя,
Ах у вас-то ле, солнышко Владимер-князь,
И вас ведь подики, наверно, как ведь гни́лены,
Как помёлышка у вас ище сосновыя —
Кабы нижна-та короцька пахнёт гнилянку,
Кабы верхна-та короцька — на сосенку».
Тогда говорит-то Чурило бладо Клёнковиць:
«Уж ты ой еси, Дюк да ты Степановиць!
А давай-ко мы с тобой да поровняимсе
Кабы тыми-де мы платьём с тобой цветныим».
Отвечат на то ле Дюк ище Степанович:
«У мня здесь ведь платьицо дорожноё,
Кабы здесь у мня ведь платьицо худяшчое.
Я пошлю-де за платьём в Нижну Галицу,
Привезут-де мне платьё ище цветное».
Посылат-то ле Дюк да сын Степановиць,
Кабы пишот письмо да своей матери:
«Ты пошли-ко-се мне да платьё цветное,
Я которо надевал ище одныжде в год».
Поежжает человек за платьём цветныим,
Приежжаёт ле и Дюковой ронной матушки,
Кабы той-де Омельфы Тимофеёвной:
«Уж ты дай-ко-се мне да платьё цветноё
Как своёго-то сына ведь родимаго,
Кабы которо надеват он нонь онныжде в год».
Назавязывала-приготляла платьё цветное,
Как сапожки-ти клала ведь зеле́н сафьян,
Кабы шубу-ту клала ище ку́ньицу.
Отправлялсэ товда да его ведь посол,
Приежжал-де ле он ище во стольной Киёв-град,
Привозилэ-де он да платьё цветноё.
Одевалсэ тогды да Дюк Степановиць,
Он сапожки надел ище зеле́н сафьян,
Он(ы) шубу надел да ище ку́нию,
Проводил он по шубы ишче по пуговкам:
Кабы кажная пуговка стала петь своим голосом,
Кабы етим ведь Дюк перещоголял его.
Говорит-то ведь Дюк да сын Степановиць:
«Вы берите-ко с собой бумаги множество,
И чернила берите много-множество,
Вы описывайте-ко мою золоту казну».
Поежжали они да в Нижну Галицу,
Приежжали к двору к Дюка́ Степанова.
Кабы стретила ех их да ронна матушка,
А садила ведь их да за дубовый стол.
Приносила она фляжочку великую,
Кабы было у фляжечки семьдесят рожков,
Как из кажного рожка да разна напиточка —
Не могли они фляжки той цены сказать.
Как описывали его да ведь имучшество —
Не хватило у их да бумаги белоей,
Не хватило у их чернила черного.
Отправлялись они да [в] стольной Киёв-град,
Россказали царю да всё ведь по́ ряду,
Россказали царю да всё ведь по́ чести.
Кабы тим-то у их старина́ скончаласе,
Кабы тим-то она у их поко́нчилась.
Всё, значит, у Дюка именьё проверили. И все больше. С этим кончилась ста́рина.
Этот был Чурило благодной, он был с гола щыплив. Крепко толь хотел его перещоголять. Одежда ёго, тут вишь, кажна пуговка заговорила своим голосом. Эк вон ждал своего, такой нету. (Кака-то вот была цюш горожо́на, дак пели ведью.)
(Зап. Балашовым Д. М.: июль 1963 г., сел. Усть-Цильма Коми АССР — от Вокуева Гаврилы Васильевича, 81 г.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.