Во той-то во Нижной Малой Галицы,
Во той-то Корелы пребогатыи,
При чесно́й-то Омелфы Тимофеевны,
Ей сын был да молодой Дюк Степанович,
Молодой да Дюк Степанович, лет семнадцати.
Не бывал-то он во граде стольном Киеве,
Задумал ехать во стольне Киев-град,
Посмотреть князя да со княгинею,
Русских могучих да богатырей.
Пошел он скоро на конюшен двор,
Выбирал он коня троелеточка,
Седлал-уздал узду тесмяную,
Седлал седло зеркальцето,
Двенадцать клал прутов менныих,
Тринадцату клал чересхребётницу,
Не ради басы — да ради крепости,
Не ради побежки лошадиноей —
Ради поездки молодецкоей,
Чтобы не разбил, не разметал во чистом поли.
Видели только, как в стремена ступил,
А не видели, как на коня скочил,
Только видит мать: в чистом поли курева стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит.
Въехал он да в стольне Киев-град
Ко тому высоку нову терему,
А князя Владимира в доме не случилося,
Ушел он во божью церкву
Служить обедню воскресеньскую.
Он поехал опеть да во божью церковь,
Становил коня не привязанным,
Не привязанным да не приказанным.
Зашел он во божью церкву,
Запел он своим зычным голосом,
Покрывал он всех попов, дьяков,
Попов, дьяков, малых поддьяков.
Боярам толстобрюхиим завиду стало,
За велику досаду показалося,
Посылают к нему Олешеньку Поповича.
Олешенька Попович роду невежлива,
Невежлива, неочестлива:
«Какой ты, говорит, откуль пришел?»
Молодой-то да Дюк Степанович
Отказал его на первых словах:
«Не то поют, да не то слушают,
Читают обедню воскресеньскую».
Когда отошла служба воскресеньская,
Стали люди расходитися,
Расходитися да растекатися.
Подходит к нему удалой добрый молодец,
Тот-то старой Илья Муромец:
«Меня-то зовут да Илья Иванович».
Тихохонько старой да поклоняется:
«Какой, откуль, да каким именем звать?» —
«Из той-то, грит, я из Нижней Малой Галицы.
Из той-то Карелы пребогатыи,
Пречесной-то Омелфы Тимофеевны сын».
Вынял из кармана подарочки — златы перчаточки.
И пошли они из божьей церкви,
Идут они под матушку Неву-реку.
А Олешеньке завиду стало,
За великую ему досаду показалося,
Ударились они об велик заклад,
Не во ста рублях, да не во тысяцы —
О своих молодецких буйных головах:
Давай скакать да во Неву-реку, да на конях,
Вперед скочить да назад отскочить;
У которого конь обрушится,
Да штобы оторвать у него да буйну голову.
У Олеши-то Поповича конь туды и обрушился.
Молодой-то Дюк Степанович
Тут схватил его за желты кудри,
Вытащил его да из Невой-реки.
Тут садились они опеть на добрых коней,
Подъезжали они к высоку нову терему,
Заходили они во гриню во столовую,
Садились все они за дубовый стол.
Пир шел полупиром,
Стол стоял полустолом.
Говорит-то сын да Дюк Степанович:
«У нас-то, грит, во Нижней Малой Галице,
У нашей Корелы да пребогатоей,
У нашей-то родимой матушки,
Печки-то, грит, у ней муравлены,
Помёлушки у ней шелковые,
По́дики у ней менные,
Калацы-то, грит, ешь — больше хочетца,
По третьему ешь — сердцу проситца.
А печки-то у вас глиняны,
А подики-то у вас кирпичные,
Калацики-то ешь — верхню корочку на стол кладешь,
А нижнюю — под стол мечешь,
Одну-то ешь середышку».
Олеше Поповичу за беду стало,
За великую досаду показалося:
«Давай щеголять цветным платьем!»
Молодой Дюк сын Иванович
Написал ярлык да скору грамотку,
Коня послал в Нижню Галицу
Ко матушке родимоей.
Матушка увидела из того высока нова терема,
Из окошечка косовчата.
Выбегала скоро она на улицу,
Встречала она коня доброго,
Открывала седелечко зеркальцато,
Вынимала ярлык, да скору грамотку,
Направляла ему да платье-шубочку,
Положила в седелечко зеркальцато,
Отправляла коня она доброго.
Встретил коня да Дюк Степанович,
Вынимал шубочку цветистую,
В пятьдесят пуговочек вальяжныих,
Кажда пуговка ревет своим голосом.
«Я, — грит, — думал хорош-пригож стольний Киев-град,
А в стольном Киеве ничего нету».
Взели чернил, бумаг на сто рублей,
Стали описывать богатства Киев-града.
Осталось чернил, бумаги на сто рублей.
Опять взели чернил, бумаг на пятьсот рублей,
Поехали описывать Нижню Галицу,
Ту ли Карелу пребогатую.
Поехали они в Нижню Малу Галицу,
Увидел солнце Владимир-князь.
«Солнышко-то, — грит, — лучи мечет».
Говорит-то Дюк сын Степанович:
«То у моей матушки родимой сарай золотой,
От сарая-то лучи мечёт».
(Едут гости.)
Увидела матушка родимая
Из того высока нова терема,
Из того окошечка косявчата,
Да таки слова да выговариват:
«Мое дитя, верно, захвастался,
Захвастался, да захрястался».
Выходит сперва мала служаночка,
Здороваетца князь Владимир: «Омелфа Тимофеевна!»
Дюк грит: «Это наша мала служаночка».
Выходит потом больша служаночка.
Здороваетца князь Владимир: «Омелфа Тимофеевна!»
Дюк грит: «То больша наша служаночка».
Тут выходит матушка родимая,
Причестна вдова Омелфа Тимофеевна,
В красном золоте она, не по́гнется,
Подол у ней четверы́ несут.
(Здороваютца.)
«Видно, мое дитя молодехонько да захвасталось,
Захвасталось, да захрясталось».
(Стали пировать.)
Она стала пьянешенька, веселешенька.
«Чо, — говорит, — описывать?
У нас есть, — грит, — три погреба глубокие:
Первый погреб — с красным золотом,
Второй погреб — с чистым серебром,
Третей погреб — с чистым жемчугом».
Описали-то, описали-то и поехали.
(Зап. Митропольской Н. К. и Переваловой Е. И.: авг. 1942 г., д. Верхнее Бугаево Усть-Цилемского р-на — от Шишоловой Авдотьи Андреевны, 79 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.