Ай да первая поезка да молодецкая,
Хоробра была поезка да молодецкая,
Да не видели побежку да лошадиную,
Только видели: в чистом поли курева стоит,
Курива стоит, дак дым столбом валит.
Выежжал ле тут Добрыня на чисто полё,
Он брал-то ле трубоцьку подзорную,
Осмотрел на четыре да на дальни стороны,
Он смотрел-де под сторону под западну —
Там стоят-де топере да лесы темныя;
Он смотрел-де под сторону под северну —
Там стоят-де топере да леденны горы;
Он смотрел-де под сторону восточную —
Там стоит дак и наш да стольнёй Киев-град;
Он смотрел-де под сторону под летную —
Он завидел в чистом поле черной шатёр,
Он черной-де шатёр, да чернобархатной.
Думучись-то Добрынюшка роздумалсе:
«Как у нашего царя было у белого,
У наших-то руських богатырей,
Кабы были ле шатры белополотнены,
Тут стоит ноньце черной, да чернобархатной».
Приеждял тут Добрыня ко черну шатру,
Привезал он коня да ко сыру дубу,
Заходил-то Добрыня да во черной шатер,
Розоставлены столы тут белодубовыя,
Розоставлены вёдра да зелена вина,
Розоставлены бадьи да с медом сладкиим,
Розоставлена посуда да все хрустальняя,
Тут лежал-де ярлык, да скора грамота:
«А кабы кто ноньце в моём шатру попьёт-поес,
Как попьёт-де, поес, право, покушает,
Не уехать живому из чиста поля».
А оттуль же Добрыня да поворот даёт,
Он поехал назад да в стольнёй Киев-град,
Доежжал-то Добрыня до Несей-реки,
Он поил-де коня да во Несей-реки,
Думучись-то Добрынюшка роздумалса:
«Я приеду теперь да в стольнёй Киев-град,
Кабы станут богатыри да спрашивать,
Кабы станут же руськие выведывать,
Уж я што им скажу, што поведаю?
То не чесь мне хвала молодецькая».
Как оттуль же Добрыня поворот даёт,
Приеждял-то Добрыня да ко черну шатру,
Привезал он коня да ко сыру дубу,
Заходил тут Добрыня да во черной шатёр,
Он напилса, наелся, тут накушался,
Приломал он тут посудушку хрустальнюю,
Приломал он-де вёдра ’ зеленым вином,
Приломал он бадьи да с мёдом сладкиим,
Розрывал он тут да весь черной шатёр,
Розбросал он шатёр да по чисту полю.
Он лёжился тут спать да на сыру землю.
Как о ту же о пору, о то времицько
Приежжал тут Дунай да из чиста поля,
Он завидел свой шатёр не по-старому:
Вся приломана посудушка хрустальная,
Все приломаны вёдра с зеленым вином,
Все приломаны бадьи с медом сладкиим,
Весь розорваной его да черной шатёр.
Как увидел он Добрыню на сырой земле,
Вынимал-де он сабельку булатную,
Он хотел-то срубить да буйну голову,
Думучись-то ле сам дак призадумалсе:
«Как сонного-то губить, дак ровно мёртвого,
То не чесь будёт хвала да молодецкая,
А не выслуга будет да богатырская».
Розбудил он Добрынюшку Микитица,
Хватилисе они дратца на рукопашецьку,
Они билисе-дрались да трои сутоцьки.
Как о ту ныньце о пору, да о то время
Кабы стар ле казак да Илья Муромець
Выезжал стар казак да во чисто полё
Как со тем же Олёшинькой Поповицом.
Говорит стар казак дак Илья Муромець:
«Ой ты ой есь, Олёшинька Поповиць брат!
Слезывай ты тепериця со добра коня,
Припадай-ко к земле да юхом правыим,
Не стуцит ле де-ка матушка сыра земля,
Не дерутца ле где руськие богатыри:
Кабы два ноньце руських, дак помирить надо,
Кабы два ноньце неверных, дак прогонить надо,
Кабы руськой с неверным, дак пособить надо».
Припадал-то Олёша да ухом правыим:
«Как не где нонь не стуцит да мать сыра земля».
Как скакал-то старой да со добра коня,
Припадал он ко матушке сырой земле —
Там стуцит ле ведь матушка сыра земля,
Да под той же сторонушкой восточноей;
Как прямой-то дорогой ехать месяцы,
Выезжал-то стар казак да ровно в три часа.
Закричал стар казак да зычным голосом:
«Уж вы ой еси, удалы добры молодцы!
Вы об цём дерите́сь, дак об цём ратитесь?
Разве на земли-то стало да ныньце юзко вам?
Кабы до́ неба-то стало да ноньце низко вам?»
Они-то ноньце дерутса, не варуют,
Они пуще дерутса, пуще ратятса.
Да скакал-де старой дак со добра коня,
Он хватал-де обех ноньце в охабоцьку:
«Ох вы ой еси, удалы да добры молодцы!
Вы об цём нынь деритесь, да об цём ратитесь?»
Кабы стал ему Дунай ноньце высказывать:
«Я ведь за морём ноньце жил, да за синиим,
Я за синиим жил за Варальскиим
У того же я Семёна Лиховитого,
Я ведь три года жил да ровно в конюхах,
Да и три года жил да, право, в стольниках,
Да и три года жил я в поннощычках,
Да прошло же тому времю ровно деветь лет,
Я ведь выжил всю посудушку хрустальнюю,
Я выжил ле вёдра да ’ зеленым вином,
Я выжил ле бадьи да с мёдом сладкиим,
Да я выжил ле столы белодубовыя,
Да и выжил шатёр да чернобархатной.
Захотелось мне-ка ехать во свою землю,
Во свою ле землю, ноньце на родину,
Я поехал нонь топере да во свою землю,
Выеждял я топерь да на чисто полё,
Я поставил свой шатёр да на чисто полё,
Розоставил я столы белодубовыя,
Розоставил я вёдра да <’> зеленым вином,
Розоставил я бадьи да с мёдом сладкиим;
Захотелось мне-ка съездить за ёхвотою,
Написал я ерлык да скору грамоту:
„Кабы хто ныньце в моём шатре попьёт-поес,
Как попьёт-де, поес, право, покушает,
Не уехать живому из чиста поля“».
Говорит им стар казак да Илья Муромец:
«Те спасибо нонь, Дунай да сын Ивановиць,
Не оставляшь свой шатёр без угроз ты молодецкиих,
Те спасибо, Добрынюшка Микитич млад,
Не боишься ты угроз да молодецкиих».
(Зап. Ончуковым Н. Е.: апр. 1902 г., сел. Замежное (Замег) Усть-Цилемской вол. (на р. Пижме) — от Осташова Анкудина Ефимовича, 78 лет.)
Печорские былины / Зап. Н. Е. Ончуков. СПб., 1904.