Жил Никитушка — не старился, а сейчас преставился.
Осталася у Никитушки любима семья, молода жена беременна.
И вот родила она сына, вот нарекли ему имя Добрыня Никитич. Он не по годам рос, а по минутам.
Ростила она его до трёх лет, он уже большой стал. Отдала она его в школу учиться, разные
науки бог̇атырския: по поднебесью ходить ясным соколом, по воде — ярым гоголем. Он учился и
всё учение произошел. Ходит он в городе и шутит шутки непомерные над боярскими детьми. Ког̇о
хватит — нога прочь, ког̇о хватит — рука прочь. Приходят к матушке, заявляют на сына: «Шутит
шутки непомерные, многих побил!»
Матушке сына отдалять жалко стало, а велят из города выселять дальше. Ходит Добрыня,
загорюнился и запечалился. Однажды идёт Добрыня по-за городу. Выбегает к нему старушка.
«Што же ты загорюнился, запечалился, ходишь не весел?» — «Ходи ты, старая чертовка!» Она
обежала дом, да опять к ему навстречу. Он и подумал: «Что это бабушка бегает?» «А вот, — говорит,
— бабушка, хожу, не могу себе коня выбрать!» Вот она ему и сказала: «А вот у твоего
батюшка есть в чистом поле дуб, и под этом дубе — плита, а под плитой — погреб, а в погребе
— конь. И тут же в саду дом стоит, и в ём вся бог̇атырская сбруя сложена. Можешь этой плитой
владать, можешь этим конём владать!»
Пошол он в чистое поле, отыскал этот дуб, где он стоит. Схватил с кореньем со всем, вытащил,
бросил. Плиту носком поддел, отсвиснул. Конь выскочил из погреба, пал на коленца. Хлопнул коня по
тучны́м ребрам: «Конь, ты конь — травяной мешок! Как батюшку служил, так и мне послужи!»
Пришол под передний угол, признял его кверху. Одной рукой держит — другой вынимает
саблю, меч-кладенец, копьё долгомерное, седло турецкое. Обседлал, обуздал коня, седёлко турецкое,
вдоль по спинушке ремешки: не ради басы́ — ради крепости. Снарядился, сел на коня и поехал,
к матушке своей. Приехал он к матушке, привезал к золотому кольцу. Матушка испугалась:
«Какой бог̇атырь приехал незнакомый?» Стал он просить у ей благ̇ословления ехать в чистое поле
послужить, себя показать — князю Владимиру в стольне Киев-град. Так матушка сперва не давала.
«Дашь — поеду, не дашь — поеду!»
Ну, матушке делать нечего. Подорожников напекла и снарядила в дорогу. Ещо при поездинах
вынесла ему плётку-троехвостку. И вот сказала ему: «Вот ты поедешь в чисто поле, в Брянские
горы. На восходе солнце красного нападёт на тебя лень и захочется тебе покупаться в тихих
заводях. Перва-то заводь отрывчата, вторая-то заводь — зла-относчива: под жилище змеиное тебя
отнесёт. Вот нале́тит на тебя Зме́я лютое, огнём опалит, в хобота́ возьмёт. А вот отец-родитель
этой плёткой отдувался от ней!»
Взял эту плёточку, завернул, в карман поло́жил. Вот Добрыня тут садился; не видели, как в стремена
вступил, — а только в поездочку пыль столбом стоит, поехал в чистое поле. Вот он ездил, близко
ли — далёко, низко ли — высоко, по чистому полю. На восходе солнце красного, на закате
светлого месяца напала на него тоска-кручина-лень. Тяготит его, в сон клонит — и захотелось ему покупаться.
И поехал он к морю. Приезжает он к морю, поставляет коня, и разделся, и купнулся в перву
заводь, нырнул. Вынурнул у второй заводи: унесло. Нырнул второй раз. Вынурнул под змеиным
гор[ой]-жилищ[ем]. И вот ныра̄т тут, гарится под змеиным жилищем. Увидала там палени́ца
зла-удалая из своего терема и летит из своего терема прямо на его — о двенадцати хоботах Змея!
Вот говорит: «Святые отцы писали-прочили, что мне от Добрыни смерть, а теперь Добрыня
у мня в руках! Хошь я тебя, Добрыня, в хоботы сожму; хошь я тебя, Добрыня, и́скрой за́сыплю;
хошь я тебя, Добрыня, дымом за́дымлю!» Тут Добрыня ответ ей держи́т: «Не отеребила — да
свари́ла, не свари́ла — а скушала!»
Нырнул, значит, Добрыня в первую заводь; голову показал, нырнул второй раз — она его и
потеряла: ярым гоголем обернулса. Сейчас он выскочил на берег, надел рубашку и подштаники. И
вот эта Змея увидела его на берегу и летит с горы. Вот он сапог песку черпнул, да ей встрету и
катнул. У ей половину хоботов отшиб! Тог̇да они схватились с ей в рукопашный бой. Много ли,
мало ли с ей бились — трое суточек. Тогда Добрыня вспомнил эту плётку. И выхватил из кармана
ей эту плётку. Давай этой плёткой лупить и дуть! Давай она извиваться! Тогда она взмолилась:
«Не бей, Добрыня! Буду я тебе слугой верной и неизменной! И поедем, грит, ко мне в дом. У меня
есть дочь прекрасная, могу за тебя замуж отдать».
Тог̇да Добрыня согласился, в живности оставил, и поехали с ей во дворец. Приезжа̄т они, собрала
она тут, что ему требуетця: питья, кушанья, поставила что ему нужно на стол. Подносит
ему чару зелена́ вина. Смотрит он в эту чару, видит — посередине Змея лежит, а по краям ключи
кипят. Катнул он эту чашу за окно и услыхал топот на улице. Выбежал — Змея под ногами извиваетця.
Забежал, копьём ей схватил, вытащил в чистое поле, разорвал, разбросал по чисту полю.
Тут девушка у ей была. Девушка стала плакать: «Вот ты у меня мамашу убил, а я куда деваюсе,
как буду жить?» — «Нет, это тебе не мамаша! Не помнишь ли ты, откуда взята, не помнишь ли
родителев хоть немного?» Вот тогда она и говорит: «А как будто немного помню. Вышла я с няньками,
а ветер <...> подхватил и унёс». «Вот, говорит, срежайся и поедем со мной!»
Вот она средилась. Он это жилище змеиный сожег и повез в стольний Киев-град. Не доезжая
он до городу, раскинул он шатёр и эту девушку оставил в шатре на кроватке. А она не остаётся,
плачет: «Ой, меня кто унесет!» А он говорит: «Нет, никто не унесет, оставайся покамест».
Ну вот, он поехал в стольне Киев-град. Припустил коня через стенушку городовую, поставил
на площади, к золоту кольцу привезал. Заходит, караульщики, часовые пропускают. У князя
Владимира идет бал. Крест кладёт по-писа́ному, поклон ведёт по-учёному, поклон ведёт на все четыре
стороны, князю со кнегиней во особицу. И вот князь Владимир посадил его за стол, подносит
ему пива хмельного, чару в полтора ведра. И стал князь его выспрашивать: каких городов,
какого отца-матери, племени. Вот он рассказал: «Добрыня Микитич, из такого-то места, приехал
к вам в услужение. Нельзя ли вам послужить?» И каким путём ехал — всё расспросил. И вот
князь Владимир говорит: «Ты тем путём ехал: не видел ли девушки, не сбирает ли ягоды? Она как
лет петнадцать потерялась! Не видал ли, не слыхал ли?»
Вот тогда Добрыня Никитич говорит: «В одном месте видел: девушка ходит, ягоды сбирает
на пустом месте». — «А не можешь ли эту девушку привезти?» — «А это могу». Ему принесли
чару. «Войска ли не надо?» — «Нет, не надо мне войска».
Приезжает он к белому шатру, а она спит на кроватке. Давай он ей будить потихоньку. Розбудил,
а она плачет. А он ей говорит: «Давай поедем в город!»
Вот он приезжает, привозит ей. В охапке всё вёз. Привозит, тут встретил князь Владимир,
узнал, что дочь. Со молебствием, со звоном: весь город собрал, все пировали. Я тут был, мёд-пиво
пил, вместе пировал!
(Зап. А. М. Астаховой 27 июня 1928 г.: д. Лебская Лешуконского р-на — от Гольчикова Филиппа Васильевича, 40 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 3: Былины Мезени: Север Европейской России. — 2003.