Ай во славноём во городи во Киёви
Да у ласкова у князя да у Владимера
Заводилсэ у них сёдни почесён пир
Ай на князей-то, на бояр да ле толстобрюхиих,
Да на русскиих могучиих да бога́тырей,
Ай на всю-де поляни́цу да преудалую.
Уж как день-от идёт ныньче ко вечеру,
Ай и пир-от идёт теперь навесели,
Уж как все-де на пиру да ле напивалисе,
Ай и все на пиру дак наедалисе.
Тогда выходил-де Владимер да стольно-киёвской,
Он по гридне-то своей дак запохаживал,
Таково-де словечко да выговаривал:
«Уж вы все-де на пиру стали веселёшёньки,
Одному-де мне, Владимеру, невесело.
Ведь наехал от чужой земли невежа-та,
Он называёт в чысто полё сопротивничка.
Ай вы гой еси, могучие-те бога́тыри,
На кого же я накину службу́ великую,
Ай великую-ту служебку, немалую:
Уж как съездить бога́тырю в чысто полё,
Да побитцэ-поратитцэ с невежою?»
Тут как все-де на пиру дак приумолкнули.
Ай как старшой-от-де хоронитцэ за средняго,
Ай как среднёй-от хоронитцэ за меньшаго,
Уж никому-де не хочетцэ ехать во чысто́ полё.
Как из-за того-де стола, да ле из-за средняго
Воставаёт Михайло-де сын да Павлович.
Говорит-де сам дак таково́ слово́:
«Уж ты гой еси, Владимер наш стольно да киёвской!
Ты разреши-ко-се сказать мне да таково́ слово́». —
«Уж ты гой еси, Михайло да сын-де ле Павлович!
Говори-ко ты здесь нам таково́ слово́». —
«Уж я сам-де недавно да из чыста́ поля́
Ай и также ле моя братьица крестовыя.
Они стояли во чысто́м поли́, да всё ратились
Уж с неверной-де силушкой да собаки Калина.
Ай не ездил только в чысто полё Добрынюшка,
Он в ето времё всё жил ныньче да во Киёви
С молодой-де женой с Настасьёй Никуличной.
Ты положь-ко-де ету службу да на Добрынюшку,
Уж он съездит, Добрыня, да во чысто́ полё».
Тогда брал-де Владимер чяру полтора ведра,
Наливаёт во чяру да зелена вина,
Подносил он Добрынюшки Никитичу:
«Ты прими-де от меня чяру зелена вина,
Ай ты выпей-ко-сь, Добрынюшка, всю ее досуха.
Сослужи-ко-се ты мне служобку великую,
Уж ты съезди, Добрыня, да во чысто́ полё,
Ты побейсе-поратьсе да всё ле с силушкой,
Ты очисти дороги да прямоежжия».
Тогда брал-де Добрыня да зелена́ вина,
Выпиваёт он чяры да зелена́ вина,
Выходил-де Добрыня из-за столов дубовыих,
Он поздраствовал Владимера-князя да солнышка,
Да прощалсэ с князьями да со боярами,
Ай с могучима со русскими богатырьми.
Да пошёл тогда <Добрыня> да ко своему двору,
Заходил он во светлицу-де в свою-то ле,
Раздеваёт Добрынюшка цветно́ платьё́,
Ой надевает Добрыня платьё богатырскоё,
Выходил-де он конюшоньку стоялую,
Обрежаёт своего добра коня кавурушку,
Он седлаёт седёлышко черкальскоё,
Да подтягивал подпругов да всех одиннадцеть,
А двенадцету подтягивал для ради крепости.
Увидала его матушка родимая
Из того-де окошочка косявчета,
Да скричала сама дак зычным голосом:
«Уж ты гой еси, молодушка Настасьюшка!
Ты беги скорей-де ныньче да на конюшен двор,
Ты уж выспрашивай у своего дак <мужа> Добрынюшки,
Он куда-де отъезжаёт дак со своего двора?
Он ле долго ле уедёт, наш доброй молодец,
И когда нам заставит всё ждать-поджидать?»
Тут скорёшонько выбегала Настасья Никулична,
Подбегала она к своей лады да милоей:
«Уж ты гой еси, Добрынюшка Никитич млад!
Ты куда же ле наш дак отправляессе?»
Отвечает тогда Добрыня ей таково́ слово́:
«Уж как стала ты у меня дак всё ле спрашивать,
Уж как стану теперече тебе сказывать:
Ай накинул на меня князь стольно да киёвской
Уж как служебку накинул он немалую:
Ай как съездить мне, Добрыни, да во чысто́ полё,
Ай и битисе мне, дратися с невежою,
Ай побить мне его́ву да всю ле да силушку». —
«Ах ты гой еси, любимой мой да державушка!
Ты когда-де заставишь нам дожидать тебя?»
Отвечат-де опять ей таково́ слово́:
«Ай как пройдёт-то ле тому времечку все три года,
Не вернусь ле я если дак со чиста́ поля,
Ты еще-де поживи других ле три года.
Да пройдёт тому-де времечку всех шесь-то ле лет,
Да не вернусе я тогда дак со чиста́ поля,
Тогда тебе, Настасьюшка, будёт воля вольная,
Уж захочёшь ты, Настасьюшка, вдовой живи,
Ай захочёшь ты, Настасьюшка, заму́ж пойди.
Ты пойди хошь ле за князя, да за боярина,
Да за могучего ле сильного бога́тыря,
Не ходи только за Олёшеньку Поповичя,
Мне Олёшенька Попович ле названой брат».
И поехал Добрыня да во чисто́ полё,
Уж он стал там битьсе-ратитьсе со силушкой.
Ай как день-от идёт, дак будто дождь дожжит,
Ай неделя за неделей да всё трава ростёт,
Ай и год-от за годом да как река бежит.
И проходит тому времечку ле три года́ —
Не бывал-де Добрыня да со чиста поля.
В ето времечко поехал Олёшенька поповской сын
Во чисто́-де полё да ле он поляковать.
Приежжаёт Олёшенька со чиста́ поля́,
Да привозит он весточку нерадостну:
Щой побитой лежит Добрынюшка Никитич млад,
Во чисто́м-де поле́, ногами во ракитов куст.
Его мамонька-де горчёхонько заплакала
Со своей-де невесткой, Настасьёй Никуличной.
Да садилисе обок да ко окошечку,
Жалобнёшонько по Добрыни да они плакали.
Ай садилисе они дак ко окошечку,
Опять стали-де его ждать дак со чиста́ поля́,
Уж как день-от идет, дак будто дожь дожжит,
А неделя за неделей-да всё <к>ак трава растет,
Ай и год-от за годом, да всё река бежит,
И прошло других опять нынче три годичка —
Не бывал-де Добрыня да со чиста́ поля́.
Тут ле стал-де Владимер да к им похаживать,
Ай и стал он Настасьюшку посватывать:
«А прошло ведь других тепере три года,
Видно, нету в живых ныньче Добрынюшки.
Ты пойди-ко-се, Настасьюшка, всё замуж ле,
Ты поди-ко-се за князя, да за боярина,
Хошь за удалого могучёго богатыря.
Ты, Настасьюшка, теперече всё молоденька,
Тебе долго ведь жить-вдоветь будёт до старости!»
Отвечаёт Настасья да таково́ слово́:
«Уж я выдержала ле мужнюю ле заповедь,
А я выдержу ещё свою заповедь женьскую,
Я прожду его, Добрынюшку, вторых шесть ле лет.
Да пройдёт тому-то времечку двенадцеть лет,
Не вернетцэ мой муж дак со чиста́ поля́ —
Все успею же я выйти да во замужество».
Ай прождала́ она других дак ровно шесть-то ле лет,
И не бывал-де Добрыня да со чиста́ поля́.
В ето времечко да ехал Олёшенька поповский сын,
Он приехал, Олёша, да со чиста́ поля́,
Привозил опять ле весточку нерадостну:
«Ай лежит Добрыня да во... ой, на сырой земли,
Его косточки-ти звери да прироста́скали».
Тут ле стал опять ходить да ле князь Владимер-от,
Он ле стал опять Настасьюшку посватывать:
Ай не пошла-де Настасьюшка за князя-де,
Не пошла-де Настасья да за бога́тыря,
Только пошла она за Олёшеньку Поповичя.
Уж как пир-от у них пошёл ныньче наве́сели,
Ай как треть-ёт день приходит, да всё идти-то им
Во божью́ церкву́, принять дак по злату венцу.
Ай старушенька осталасе в своей светлице,
Жалобнёшонько старушенька ле заплакала:
«Закатилосе ныньче моё красно да солнышко,
Закатаитцэ теперь дак как ясён месе́ц!»
Ай из далёче-далёче да из чиста́ поля́
Ай не белая порошенька повыпала —
Ай наезжаёт ле детина да со чиста́ поля́,
Заежжаёт детина да ко Добрынину
Ко тому-де конюшеньки стоялоей.
Соскочил тогда уда́лой да со добра коня,
Заходил скорей Добрыня да во свою све́тлицу:
«Уж вы здравствуйте-де, Мамельфа да Тимофеёвна,
Ты Добрынина, видно-видно, да все ле матушка!
Я вчерась-де был с Добрынюшкой Никитичём,
Да он дал мне-ка такой наказ-де вам-то ли,
Уж расспросить-де у старушки да про его жену».
Отвечаёт старушенька до́бру да молодцу:
«Молода его жона пошла в замужество
За того-де Олёшу да за Поповича.
Уж как третьёй день идет сёдни пир наве́сели,
Да пойдут они во церьков принимать по злату́ венцу». —
«Уж ты гой еси, Добрынюшкина-де матушка!
Да ещё ле мне Добрыня да наговаривал:
Тебе сходить ныньче в погреба-ти да во глубокия,
Принести-де мне платьё да скоморошиноё,
Да ещё-де принести мне-ка гусёлушка,
Да еще ты налей мне-ка пива крепкого.
Когда сокручусе, снарежусь я скоморошиной,
Чтобы меня на пиру дак не пообидели».
Ай сходила старушка в погреба глубокия,
Выносила ему платьё скоморошиё,
Выносила ещё гусёлушка яро́вчаты,
Да подносила ему дак пива крепкого.
Ай снаредилсе скоморошиной преудалоей,
Да и брал он гусёлушка яро́вчаты,
Да-й приходил он ко... да ко Владимеру,
Ай и крест-от кладёт дак по-учёному,
Поклоны-ти ведёт дак по-учёному,
На все стороны ле он дак поклоняетсе,
Князю-солнышку с княгиной да во особину.
«Уж ты гой еси, Владимер да стольн-от киевской!
Ты пои́шь ле, корми́шь приежжих да добрых молодцов?»
Отвечаёт Владимер да таково́ слово́:
«Уж ты здравствуёшь, уда́ла да скоморошина!
У мня все-де места ныньче призанеты,
Только есть одно тебе местечко на печушки».
Как скоморошина етого места не брезгивал,
Он садилсэ на печку да на муравленку,
Ай и клал-де на колени свои гусёлышка,
Он их начал налаживать от Чернигова,
Да накладывать он стал ведь стольной Киёв-град,
Ай и стал он по струночкам похаживать,
Да и всих он поименно да ле всё припе́вали.
Тут и все-де на пиру дак приумолкнули,
Ай и все-де на честном дак приутихли же.
Говорит тогда молодая да всё княгинюшка,
Молода-та Настасья да дочь Никулична:
«Ай не быть же скоморохи да преудалоей,
Ай и быть, видно, могучёму бога́тырю!
Прежде еко играл Добрынюшка Никитич млад».
Тут воставал-де Владимер да на резвы́ ноги́,
Говорил-де он сам дак таковы слова:
«Уж ты гой еси, преудала да скоморошина!
За твою-то игру дак за хорошую
Ты слезыва́й-ко со той ныньче со печушки,
Да и дам я тебе дак здесь три ме́стечка:
Ай перво́ место́ — садись ты возле всё меня,
Ай второ́ место́ — садись дак во супротив меня,
Ай и третиё-т место, дак сам куда захошь».
Не садилсэ скоморошина рядом с Владимером,
Не садилсэ-де он дак супротив его,
Ай садилсэ супротив кнегиной, ой молодой.
Говорил-де скоморошина таково́ слово́:
«Уж ты гой еси, Владимер да стольн-от киевский!
Разреши-ко-се налить мне да чяру полную,
Чяру полную налить, дак полтора ведра,
Уж кому-де я хочу, тому пожалую».
Говорит тогда Владимер да скоморошину:
«Ты теперече налей чяру зелена́ вина,
Уж тебе-ка ле ныньче да воля полная».
Наливал тогда скоморошина чяру зелена́ вина,
Да спускал он ле свой злачен перстень в водочку,
Подносил-де молодой дак всё княгинюшки:
«Уж ты гой еси, молодая да как княгинюшка!
Ты прими-ко-се от меня чяру зелена́ вина,
Да повыпей-ко ты чяру да ету до́суха.
Не допьешь ты ле чяру да ету досуха,
Не видать тогда тебе будёт добра-то ли».
Принимала Настасья да чяру зелена́ вина,
Выпивала она дак чяру досуха —
Прикатилосе ко устам да ей колечушко,
Ай взяла она кольцо дак во белы́ руки,
Говорит сама тогда дак таково́ слово́:
«Уж не тот мой муж, которой со мной рядом сидит,
А тот мой ле муж, которой да супротив меня!»
Выходила Настасья из столов дубовыих,
Ай и пала она дак во резвы́ ноги:
«Уж прости-ко-се меня, ты да всё Добрынюшка,
Не послушала я твоей запове́ди великоёй,
Я пошла о-де взамуж за Олешеньку Поповича!»
Отвечаёт Добрыня да таково слово:
«Уж у бабы-то ведь волос долог, да ум ко́ротенькой,
Ей куда ведут, она дак всё туда идёт,
Ей куда везут, дак она да всё туда едёт.
Уж не прощу только Олёшеньки Поповичу —
Он зачем ездил-де нынь дак во чисто́ полё,
Он слезил-де мою родиму да матушку!»
Ай тогда брал-де Добрынюшка Олёшеньку
За желты́ кудри́, выводил из столов дубовыих,
Ай и начал Олёшеньку поваживать,
Да гусёлушками своими его охаживать —
Да не слышно-де было Олёши оханьё
От того-де гуселышков-де да буханья.
А при том-де пиру дак при Владимерском
Сидел-де тут Ильюшенька сын Иванович.
Он брал-де Добрыню да за плечи могучия:
«Уж ты гой еси, Добрынюшка Никитич млад!
Ты уйми-ко-се своё да ле ретиво́ сердцо,
Ты сдержи-ко свои да ле-ка руки белыя,
Не убей-ко Олё́шенька Поповича!»
Тогда брал-де Добрыня Настасью Никуличну,
Целовал-де у ей уста саха́рныя,
Да повёл он во свои полаты ведь белыи.
А Олёшенька садилсэ да на скомеёчку,
Садилсэ Олёша да приговаривал:
«Только далась-де женидба Ставру Годинову,
Да друга́-та далась Добрынюшки Никитичу».
Ай и столько Олёшонька жонат бывал,
Да и столько Олёшонька с жоной живал.
(Зап. Балашовым Д. М.: дек. 1964 г., сел. Усть-Цильма Коми АССР — от Лагеева Василия Игнатьевича, 69 лет.)
Былины: В 25 т. / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России. — 2001.