Поежжаёт Добрынюшка во чисто полё,
Поежжаёт — молодой ведь жоны наказыват,
Вдвоё, втроё ле он маменьки наговарыват:
«Уж ты ой еси, Омельфа да Тимофеёвна!
Как пройдёт ле тому времецьку перва шесть лет,
Да пройдёт ле тому времени втора шесть лет,
Да минуицсэ времецьку двенаццэть лет,
Как тринаццатоё да летицько те[ё]плоё —
После эфтого бываньиця хошь вдовой сиди,
Хошь вдовой ты сиди, хошь взамуж поди;
Хошь за князя поди, хошь за боярина,
За детинушку поди да туроватина —
Не ходи-ко за Олёшеньку Поповиця:
Мне Олёшенька Поповиць же крестовой брат!»
Как поехал Добрынюшка во чисто полё
Он ведь бить-то Змею да злу пешшорскую.
Назлетела Змея ёго на синём мори,
Ишше хочот Добрыню побить же на синём мори.
Говорыл тут Добрынюшка таковы реци:
«Уж ты ой еси, Змея да зла пешшорская!
Уж ты хошь же побить меня на синём мори,
И ты побьёшь же меня дак на синём мори —
Да не будёт твоя цесть-хвала молодецькая!
Ты побьёшь же миня дак на плотной земли —
Ишше будёт твоя цесть-хвала молодецькая!»
Назлетела Змея ёго во второй након.
Назлетела Змея ёго во третьей након —
Как сидит-то Добрынюшка на плотной земли,
На плотной же земли — да на крутом бережку,
На крутом бережку, на сером камешку.
Ише хватил-то Добрынюш[к]а сер-горюць камень,
Да бросал он ею да в буйны головы —
Да злетело у Змеи да ровно восемь голов,
И сделалосе с голов дрогоченно каменьё,
Ишше стала Змея покорна и посло́вная:
«Ты пойдём-ко-се, Добрынюшка, ко теплу гнезду!»
Да пошли-то с Добрынюшкой ко тёплу гнезду —
У тёпла-та гнезда шивело́м шивелицьсе.
Как вымал-то Добрынюшка сабельку-ту вострую,
Да отсек-то Добрынюшка ведь те две главы,
Да зажог у Змеи дак тёпло гнездышко,
Он россеял попёлоцек да по чисту полю.
Как во стольнём во городи во Киеви
Как у ласкова князя да-й у Владимёра
Заводилось пированьицо-стол, почесьён пир.
Ише все-то на пир да собиралисе,
Ише все ли на почесьён да соежжалисе,
Вси пресильни-могучии богатыри.
Ише вси на пиру да пьяны-весёлы,
Ише вси на чесном пиру приросхвастались.
Как один ле сидит молодец — не пьёт, не ест,
Да не пьёт, не ест молодец — не хвастаёт.
Говорыл-то Владимер, князь стольне-киевской:
«Уж ты ой еси, удалой да доброй молодець!
Ишше що же ты сидишь, ницего не пьёшь, не ешь,
Ты не пьёшь ле, не ешь, молодец, не кушаёшь,
Ты нецем, седишь, Олёшенька, не хвастаёшь?»
«Уж ты батюшко Владимёр, князь стольне-киевьской!
Ишше нецим у миня дак будёт хвастати.
Ишше все у нас во городи поженёны,
Ишше красны-ти девушки взамуж выданы —
Как один ле Олёшенька, побе́т хожу,
Я побе́т хожу, Олёшенька, нежонат слову».
Говорыл-то Владимёр, князь стольне-киевьской:
«Да кого же, Олёшенька, тибе надобно?
Душа красна девиця ле тебе надобно,
Але вдова благочестивая тебе надобно?»
«Мне-ка надобно вдова благочестивая,
Причесна вдова-й Омельфа да Тимофеёвна!»
Говорыл-то Владимёр, князь стольне-киевской:
«Уж вы слушайте, князи да многи бояра,
Все пресильни-могуции богатыри!
Как не зря ле Олёшенька седит-древит?
Не с огня ле Олёшенька рець говорит?
Он ведь хоцёт у живого мужа жону отнеть!»
Говорыл-то Олёшенька таковы реци:
«Уж ты батюшко Владимёр да стольне-киевьской!
Уж я был-то вецёр да во чистом поли;
Я погрёб-то у Добрынюшки тело белоё,
Щобы черны-ти вороны не граели,
Щобы серы-ти волки косто́к не та́скали!»
Говорил-то Владимёр, князь стольне-киевской:
«Поежжайте за-й Омельфой да Тимофеёвной!»
Вдруг не туця туцицьсе, не гром громит —
Как нашли-то, наехали удалы добры молоцци
Ко причесной вдовы-й Омельфы да Тимофеёвны.
Говорил тут Олёшенька таковы реци:
«Причесна вдова-й Омельфа да Тимофеёвна!
Ты идёшь ли — не идёшь да за меня взамуж?»
«Уж ты ой еси, Олёшенька Поповиц сын!
Поежжал-то Добрынюшка во чисто полё,
Поежжал, ведь мне-ка он наказывал,
Вдвоё, втроё ле он маменьки наговарывал:
„Как пройдёт ле тому времецьку перва шесть лет,
Как пройдёт тому времени втора шесть лет,
Как минуицсэ времецьку двенаццэть лет,
Как тринаццатоё да летицько тёплоё,
После этого бываньиця — хошь вдовой сиди,
Хошь вдовой ты сиди, хошь и взамуж поди.
Хошь за князя поди, хошь за бояра,
За детинушку пуди да туроватого —
Не ходи-ко за Олёшеньку Поповича:
Как Олёшенька Попович да мне — крестовой брат!”»
Да говорил тут Олёшенька таковы реци:
«Ты добром же идёшь — дак мы добром возьмём;
А ты добром не идёшь — дак возьмём силою,
Уж мы силушкой возьмём дак богатырьцьскою,
А мы поезкой повезём да княжеиньскою!»
Тогды шевелилсэ у Добрыни на вороту же крес:
«Да берут, видно, Омельфу да Тимофеёвну,
Ише тот же Олёшенька Поповиць же».
Да поехал Добрынюш[к]а на добром кони,
Да поехал Добрынюш[к]а по цисту полю.
Приежжаёт Добрыню[ш]ка ко красну крыльчу,
Да заходит Добрыню[ш]ка на красно крыльчё:
Как стоит-то Олёшенька Попович млад
Ишше с той же Омельфой да Тимофеёвной.
Говорыл-то Добрынюш[к]а таковы речи:
«Уж ты здрастуй, Олёшенька-крестовой брат!
Те здорово жанилсэ — да будёт не с ким спать!»
Выходила Омельфа да Тимофеёвна:
«Уж ты здрастуй, Добрынюшка Ми[ки]тиць сын!»
Чёловала ёго ле уста сахарныя.
Он поезкой повёз ей да княжоиньцьскою.
(Зап. А. Д. Григорьевым 20 июля 1901 г.: д. Дорогая Гора Дорогорской вол. — от По́труховой Домны, 27 лет.)
Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. Т. 3: Мезень. СПб., 1910.