Из того было из города из Крякова,
С того славного села да со Бирезова,
А со тою ли со улици Рогатици,
Из того подворья богатырьского,
Охвоч ездить молодеч был за охвоткою;
А й стрелял‑то он да й гусей, лебедей,
Стрелял малых пирелетных серых утушок.
То он ездил по раздольицю цисту полю,
Челый день с утра ездил до вецера,
Да и не наехал он ни гуся, он ни лебедя,
Да й не малого да пирелетного утенушка.
Он по другой день ездил с утра до пабедья,
Ен подъехал‑то ко синему ко морюшку,
Насмотрел две белыя лебедушки:
Да на той ли как на тихой забереги,
Да на том зеленоем на затресьи
Плавают две лебеди, колыблются,
Становил‑то он коня да богатырьского,
А свой тугой лук разрывчатой отстегивал
От того от праваго от стремецька булатняго;
Наложил‑то он и стрелоцьку калёную,
Натянул тетивоцьку шелковеньку,
Хотит подстрелить двух белыих лебедушок.
Воспроговорили белыя лебедушки,
Проязыцили языком человечецким:
«Ты удаленькой дородней доброй молодеч,
Ай ты, славныя богатырь святоруськии!
Хошь нас подстрелишь, двух белыих лебедушок,
Не укрятаешь плеця могуцего,
Не утешишь серця молодецького.
Не дви лебеди мы есть, да нѐ дви белыих,
Есть дви девушки, да есть дви красныих,
Дви прекрасныих Настасьи Митриевицьны.
Мы летаем‑то от пана от поганого,
Мы летаем поры‑времени по три году,
Улетели мы за синеё за морюшко.
Поезжай‑ко ты в роздольицё цисто поле,
Да й ко славному ко городу ко Киеву,
Да й ко ласковому князю ко Владымеру:
Ай Владымер‑князь он ест‑то, пьет и проклаждается
Над собой невзгодушки не ведаёт.
Как поедешь ты роздольицём цистым полём
Да приедешь ты ко сыру дубу крякновисту,
Насмотри‑тко птицю во сыром дубе,
Сидит птиця цёрной ворон во сыром дубе,
Перьице у ворона церным‑церно,
Крыльице у ворона белым‑бело,
Перьица роспушшены до матушки сырой земли».
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
На коне сидит, сам пороздумался:
«Хоть‑то подстрелю двух белыих лебедушок,
Да й побью я дви головки безповинныих,
Не укрятаю плеця могуцего,
Не утешу сердця молодецького».
Ен сымает эту стрелочку каленую,
Опустил тетивоцьку шелковеньку,
А й свой тугой лук розрывцятой пристегивал
А й ко правому ко стремецьки булатнёму,
Да й поехал он роздольицем цистым полем
А й ко славному ко городу ко Киеву.
Подъезжал он ко сыру дубу крякновисту,
Насмотрел ён птичу цёрна ворона;
Сиди птиця церной ворон во сыром дубе,
Перьицё у ворона церным‑церно,
Крыльицё у ворона белым‑бело,
А й роспушшены перьиця до матушки сырой земли;
Эдакою птицы на свети не видано,
А й на белоем да и не слыхано.
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
Он от правого от стремецьки булатнёго
Отстянул свой тугой лук розрывцятой,
Наложил ён стрелоцьку калёную,
Натянул тетивоцьку шелковеньку,
Говорил‑то молодеч да й таковы слова:
«Я подстрелю эту птицю цёрна ворона,
Его кровь‑то ростоцю да по сыру дубу,
Его тушицю спушшу я на сыру землю,
Перьицё я роспушшу да по цисту полю,
Да по тою долинушке широкою».
Воспроговорил‑то ворон, птиця цёрная,
Испровещил да языком человечецким:
«Ты удаленькой дороднёй доброй молодеч,
Славныя богатырь святоруськия!
Ты слыхал ли поговорю на святой Руси:
В кельи старця‑то убить – дак то не спасеньё,
Цёрна ворона подстрелить – то не корысть полуцить.
Хошь подстрелишь мѐне, птицю цёрна ворона,
Порастоцишь мою кровь ты по сыру дубу,
Спустишь тушицю на матушку сыру землю, ‑
Не укрятаешь плеця-то ты могуцего,
Не утешишь сердця молодецького.
Поезжай‑ко ты во славной стольнёй Киев‑град,
Да й ко славному ко князю ко Владымеру.
А й у славного у князя у Владымера
Есть поцёстен пэр (пир) да й пэрованьицё:
То он ест да пьет да й проклаждается,
Над собою князь невзгодушки не ведаёт:
То ведь ездит поляницишше в цистом поли,
Она клицёт, выкликаёт поединшика,
Супротив себя да й супротивника,
Из циста поля она наездника:
«Он не даст ли мне‑ка если поединшика,
Супротив меня да й супротивника,
Из циста поля да што наездника, ‑
Разорю я славной стольнёй Киев‑град.
А еще цернедь мужицьков‑то всех повырублю,
Все Божьи церквы‑то я на дым спушшу,
Самому князю Владимеру я голову срублю
Со Опраксией да королевицьной».
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
На добром коне сидит, сам пороздумался:
«То слыхал я поговорю на святой Руси:
В кельи старця‑то убить – так то не спасеньё,
Цёрна ворона подстрелить – то не корысть полуцить.
Хошь я подстрелю‑то птицю цёрна ворона,
Ростоцю‑то его кровь да по сыру дубу,
Его тушицю спушшу да й на сыру землю,
Роспушшу‑то ёго перьицё да й по цисту полю,
Да по тою по долинушке широкою, ‑
Не укрятаю плеця‑то я могуцего
И не утешу сердця молодецького».
Он сымает эту стрелоцьку каленую,
Отпустил тетивоцьку шелковую,
А свой тугой лук розрывцятой пристегивал
А й ко правому ко стремецьки к булатнёму,
На кони сидит да й пороздумался:
«Прямоезжею дороженькой поехать в стольнёй Киев‑град,
То не цесть мне‑ка хвала да й от богатырей,
А й не выслуга от князя от Владымера;
А поехать мне дорожкой во цисто поле,
А й ко тою поляницишшу удалою.
А й убьет‑то полянича во цистом поли,
Не бывать‑то мне да на святой Руси,
А й не видать‑то молодцю мне свету белого».
Он спустил коня да й богатырського,
Ен поехал по роздольицю цисту полю,
Ен подъехал к поляници ко удалою.
Оны съехалися, добры молодци, да й поздоровкались,
Оны делали сговор да й промежду собой,
«Как друг у друга нам силушка отведати:
Нам розъехаться с роздольиця циста поля
На своих на конях богатырськиих,
Приударить надо в паличи булатнии,
Тут мы силушки у друг друга отведаем».
Порозъехались оны да на добрых конях
По славному роздольицю цисту полю;
Оны съехались с роздольиця циста поля
На своих на добрых конях богатырськиих,
Приударили во паличи булатнии,
Оны друг друга‑то били не жалухою,
Со всей силушки да богатырськоёй,
Били палицми булатнима да по белым грудям.
И у их паличи в руках да погибалися,
А й по маковкам да й отломилися,
А й под има как доспехи были крепкии,
Ены друг друга не сшибли со добрых коней,
Да й не били оны друг друга, не ранили,
Ни которого местецька не кровавили.
Становили молодци оны добрых коней,
Й оны делали сговор да промежду собой:
Порозъехаться с роздольиця циста поля
На своих на добрых конях богатырськиих,
Приударить надо в копья муржамецкия,
Надо силушки у друг друга отведати.
Порозъехались с роздольиця циста поля
На своих на добрых конях богатырськиих,
Приударили во копья муржамецкия,
Оны друг друга‑то били не жалухою,
Не жалухою‑то били по белым грудям.
У них копья‑ты в руках да погибалися,
А й по маковкам да й отломилися;
А й под има как доспехи были крепкии,
Ены друг друга не сшибли со добрых коней,
Да й не били оны друг друга, не ранили,
Никотораго местецька не кровавили.
Становили добрых коней богатырськиих,
Говорили молодци‑ты промежду собой:
«Опуститься надо со добрых коней
А й на матушку да й на сыру землю,
Надо биться‑то нам боем‑рукопашкою,
Тут у друг друга мы силушку отведаем».
Выходили молодци оны с добрых коней,
Становилися на матушку сыру землю
Да й пошли‑то биться боем‑рукопашкою.
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
Он весьма был обуцен бороться об одной руцьке.
Подошёл он к поляницишшу удалою,
Да й схватил он поляницю на косу бодру,
Да й спустил на матушку сыру землю,
Вынимал‑то свой нож булатною,
Заносил свою да руцьку правую,
Заносил он руцьку выше головы,
Да й спустить хотел ю ниже пояса;
Права руцюшка в плецях да застояласе,
В ясных оцюшках да й помутилсе свет.
То он стал у поляници повыспрашивать:
«Ты скажи‑тко, полянича, мне проведай‑ко:
Ты с коёй орды, да ты с коёй земли,
Тобя как‑то, поляницьку именем зовут,
И удалую звелицяют по отецесьтву?»
Говорила полянича й горько плакала:
«Ай ты, старая базыка новодревная!
Тоби просто надо мною насмехатися,
Как стоишь ты на моёй белой груди,
И в руках ты дёржишь свой булатний нож,
Ты хотишь пластать мои да груди белыи:
Доставать хотишь моё сердчё со пеценёй!
Есь стояла я бы на твоёй белой груди,
Да пластала бы твои я груди белыи,
Доставала бы твоё да сердчё с пеценей,
Не спросила б я отця твоего, матери,
А ни твоего ни роду я, ни племени».
Разгорелось сердчё у богатыря,
А у молода Петроя у Петровиця.
Ен занес свою да руцьку правую,
Руцьку правую занес он выше головы,
Опустить ю хоцет ниже пояса;
Права руцюшка в плеци да застояласе,
В ясных оцюшках да помутилсе свет;
То он стал у поляничи повыспрашивать:
«Ты скажи‑тко, полянича, мне проведай‑ко:
Ты коей земли да ты коей орды,
Тобя как‑то, поляницьку, именём зовут,
Тобя как‑то звелицяют по отецесьтву?»
Говорила полянича таковы слова:
«Ай ты, славныя богатырь святоруськии!
А й ты когда стал у мня выспрашивать,
Я стану про то тобе высказывать:
Родом есь из города из Крякова,
Из того села да со Бирезова,
А й со тою ли со улици Рогатици,
Со того подворья богатырського,
Молодой Лука Петровиць, королевськой сын;
Увезён был маленьким ребеноцьком:
Увезли меня татары‑ты поганыи
Да й во ту во славну во темну орду,
То возростили до полнаго до возрасту;
Во плецях стал я иметь‑то силушку великую,
Избирал коня соби я богатырського,
Я повыехал на матушку святую Русь
Поискать собе я отця, матушки,
Поотведать своего да роду‑племени».
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
Ен скорёшенько соскочит со белой груди,
То й берет его за руцюшки за белыи,
За его берет за персни за злачэныи,
То здымал его со матушки сырой земли,
Становил он молодця да й на резвы ноги,
На резвы ноги да и супротив собя,
Целовал его в уста он во сахарныи,
Называл‑то братцем соби родныим.
Ены сели на добрых коней, поехали
Ко тому ко городу ко Крякову,
Ко тому селу да ко Бирезову,
Да ко тою улици Рогатици,
К тому славному к подворью богатырському.
Приезжали‑то оны да й на широкой двор,
Как сходили молодци оны с добрых коней;
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
Он бежал скоро в полатку белокаменну;
Молодой Лука Петровиць, королевськой сын,
А й стал по двору Лука похаживать,
За собою стал добра коня поваживать.
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын,
Ен скоренько шёл полатой белокаменной,
Проходил он во столову свою горенку,
Ко своёй ко родной пришел матушке:
«Ай ты, свет моя да й родна матушка!
Как‑то был я во роздольице цистом поли,
Да й наехал я в цистом поли татарина,
А кормил я ёго ествушкой сахарнею,
А кормил я ёго питьицем медвяныим».
Говорит ему тут родна матушка:
«Ай же свет мое цядо любимое,
Молодой Петрой Петровиць, королевськой сын!
Как наехал ты в цистом поли татарина,
То не ествушкой кормил бы ты сахарнею,
То не питьицем поил бы ты медвяныим,
А й то бил бы ёго палицей булатнею,
Да й колол бы ты ёго да копьем вострыим:
Увезли у тебя братця они родного.
Увезли‑то ёны малыим ребеноцьком,
Увезли его татары‑ты поганыи!»
Говорил Петрой Петровиць таковы слова:
«Ай ты, свет моя да родна матушка!
Не татарина наехал я в цистом поли,
А й наехал братця соби родного,
Молода Луку да я Петровиця:
А й Лука Петровиць по двору похаживат,
За собой добра коня поваживат».
То цестна вдова Настасья‑то Васильевна
Как скорёшенько бежала на широкой двор,
Да й в одной тонкой рубашецьке без пояса,
В одных тонкиих чулоциках без цёботов,
Приходила к своему да к сыну родному,
К молоду Луки да й ко Петровицю,
Ена брала‑то за руцюшки за беленьки,
За его‑то персни за злачэныи,
Человала во уста его в сахарныи,
Называла‑то соби да сыном родныим;
Да й вела его в полату белокаменну,
Да вела в столову свою горенку,
Да й садила‑то за столики дубовыи,
Их кормила ествушкой сахарнею,
Да й поила‑то их питьицем медвяныим.
Они стали жить‑быть, век коротати.
Еще тым-то былиноцька поконцилась.
Записана на Сенногубском погосте Петрозаводского уезда Олонецкой губернии. Из сборника Ф. М. Истомина и Г. О. Дютша «Песни русского народа», 1886 г. № 2.